Вернулась, потому что забыла мобильный. Оставила на кухне, возле плиты, когда звонок Купера застал меня за готовкой завтрака. О наличии кофе он больше не упоминал, советов о том, каким он должен быть не давал. Так уж получалось, что я действительно заходила по пути в кофейню и мне было не сложно взять и для него. Периодически, в голове появлялся увесистый знак вопроса, с которым я вдруг интересовалась у себя самой – почему он не покупает кофе сам, но спрашивать в лицо я никак не решалась. Меня, все-таки, это не напрягало, и ноша моя была отнюдь не такой тяжелой. Поэтому мы говорили не о кофе, а о великих делах, которые наш ждали сегодня.
Позавтракав, я собралась и вышла, не застегивая пальто спустилась в лифте на первый этаж и даже сделала несколько шагов по направлению к выходу, когда в голове так ясно мелькнуло, что я потеряла из виду. Пришлось снова жать на кнопку лифта, разглядывая бездумно носы полуботинок и радуясь, что ключи от квартиры были на месте. Отточенные до автоматизма движения порой могли сыграть злую шутку, стираясь из памяти как по мановению волшебной палочки. Мобильный, я забыла мобильный.
День обычный. Один из многих таких. Каждое утро приходится вставать с ожиданием чего-то, что в корне все изменит. Я не хочу думать, стараюсь не думать, боясь всколыхнуть прежнюю волну “небезразличия”. Того самого, которое выливается в сострадание и в острые приступы жалости, ранящей сердце. День за днем, раз за разом  - один и тот же ритм после того, как стало известно, что происходит с теми, кого окрестили мутантами. Иногда забудешься, сделаешь вид, что все как прежде, а затем снова прозреваешь и от прозрения тяжело и тошно.
Такая я с утра – выстраиваю вокруг себя стену, выкладывая с любовью кирпичик за кирпичиком, чтобы затем самостоятельно разрушить ее в одночасье, не в силах сдержаться. Иногда сбежать проще… Отсоединить себя от всех сетей, отключить пункт просмотра новостей и перестать знать, что происходит. Порой я вспоминаю кое-что из своего прошлого. Беспросветная темнота и тишина без единого признака жизни…
Лифт раскрывает свои двери, впуская меня, выбирающую кнопку этажа. Палец упирается в нее быстрее, чем мозг дает сигнал остановиться и замереть. Удивление настолько порывистое и резкое, что я не успеваю сказать и одного слова, тут же прижатая к стене замкнутой кабины, отправляющейся вверх сразу же, стоит случайному попутчику со всей дури вскочить в нее.
Меня обдает волной адреналина, затрагивающего так много нервных окончаний. Вместе с ним почти холодная, звериная собранность. Напряжение перед скачком. Непроизвольно я настораживаюсь, безошибочно определяя в этом окровавленном юноше своего старого знакомого… если можно его таковым назвать. Даже действия его – как отголоски прошлого. Я смеюсь, а он зажимает мне рот рукой, готовый вот-вот и сам разразиться смехом. Не нужно напрягать память, стирать пыль – достаточно лишь распахнуть одну из таинственных дверей, ведущих в прошлое – за ней все как тогда. Бережно хранимая часть меня, ставшая чем-то наподобие медитации.
Он или не он, - я признаю не сразу. Он как будто другой. Я вижу, что он бледен, вижу пятна крови на его ладони и вот-вот готовящуюся нанести удар сталь в глазах. Очевидно, потому признаю не сразу. Знаю, уверена уже, что это он, но признавать не хочу… На первых порах страшно даже слово произнести. Я слишком растеряна и думаю с трудом.
- Порой я вспоминаю то звездное небо, отражающееся в зеркальной воде, отсутствие всякой цивилизации и света. Когда перестаю понимать, что происходит, - тихо признаюсь я, не в силах унять дрожь в голосе. Тянусь своей способностью к нему, лишь самую малость поддеваю разливающееся по телу напряжение и глушу, как будто уменьшая громкость. – Когда устаю барахтаться в темноте, вспоминаю восходящее солнце, прогоняющее все злое. Тогда снова в состоянии дышать… - голос срывается к концу, и я замолкаю, чувствуя, как вишу на волоске, прижатая им без возможности пошевелиться. И нет, он не нагоняет страха и не угрожает. Это и не нужно. Все становится ясно само, стоит лишь прислушаться.
- Лион, это же я. Земляничные поляны… помнишь? – произношу аккуратно, делая робкую попытку напомнить о себе ему, продолжая сдерживать его боль.
Нет времени подумать о случайностях и о том, что они бывают не случайны. Нет времени посмотреть на табло, чтобы определить сколько еще времени займет подъем. Заглядываю в его глаза, надеясь уловить там знакомые черты от чего зависит вся моя жизнь.

Кажется, стоит только закрыть глаза и я тут же вдохну время. Сколько прошло с тех пор, даже и не вспомнишь сразу всего. Статьи, журналы, газеты… Миллениум, перевернувший мир. Кем бы я была без него? Стояла бы где-то позади, не зная, как бывает. Хотела ли я чтобы все было иначе? Хотела. Но хотела ли я когда-то вообще не знать названия этой газеты? Нет, не хотела. Это была ответственность, которую я не собиралась снимать с себя тогда, не собиралась и теперь. А сейчас у нас даже появилась надежда… стоя на пороге чего-то.
От этого чего-то нельзя было спрятаться и укрыться. Тревожный ураган, поднимающийся из центра всего сущего. На какой отметке сейчас часы Судного дня? Как близки стрелки к полуночи?
Сейчас утро, напоминаю я себе. И я еду в лифте… мы едем.
Тепло, не холодящее плечи. Я, бредущая пешком, до бара, показавшегося мне интересным. Таинственный парень и его странное отрешение от места, в котором он пребывает. Знакомое, но в то же время уже не близкое, пусть все еще родное частично. Мне нужно хорошо проверить своего нового знакомого прежде чем пускаться с ним в путь. Даже сомнения быть не может – он не причинит вреда, не сделает больно. Тонкие эфемерные стены и мы просачиваемся сквозь них. Первый раз страшно – чертовски страшно, но захватывает дух. Второй раз интересно, от второго мурашки по спине.  Мы распадаемся здесь, чтобы собраться там, так?
Последнее, что я спросила у него там, на прощание  - верит ли он в судьбу? Не верит, но верит в карму.  Теперь я думаю, что, в сущности, для каждого из нас это одно и то же, раз мы встретились снова.
До сих пор смешно вспомнить – даже телефонами не обменялись.
Узнав меня, Лион не отступает, но нечто острое уже не упирается мне в шею. Он не становится в должной мере прежним, он все еще скован, настроен на сражение, любое действие чтобы защитить себя от реальной угрозы, уже оставившей на нем свой след. Где-то там, в прошлом, мы стоим в высокой траве и меня пробирает смех. Он и сам почти смеется, прижимаясь к моему лбу своим и есть в этом нечто личное, отчего сердце начинает биться чаще. На этот раз, мое голосит еще громче, а я сама не могу справиться со смятением.
Напугал ли? Еще как. Только вряд ли кто-нибудь поймет, каково это – уйти, оставив нуждающегося в помощи человека без внимания. Забыть, отвернуться, сделать вид, что ничего не было – как я могу вообще выбрать это, если и сама все чувствую – без прикрас и без права выдумать для себя любое правдоподобное оправдание. А еще мы знакомы… знакомы и я довольно хорошо помню его слова. Пошутить бы, что это карма послала меня ему, а значит шанс терять нельзя, но язык не поворачивается даже проговорить это. Меня саму сковывает от напряжения. Он здесь, он в Вашингтоне. За ним пришли? Его нашли? Его хотят поймать и запереть туда, куда сажают всех не похожих на людей?
Мы все еще стоим, тесно прижавшись друг к другу, пока Лион смотрит, смотрит во все глаза на меня, словно желая удостовериться, не игра ли я воображения, преломление света и тени. Я касаюсь его плеча, проводя вниз в надежде успокоить. Без всякой эмпатии, потому что не знаю, могу ли вообще сейчас ею пользоваться. Капля нежности в море суматохи, как и он, поправляя мои волосы, не признается, что тянется, а потом отстраняется, напоминая, что здесь моя станция, на которой я должна сойти. Отстранившись, мой давний знакомый дает мне шанс рассмотреть его окровавленную одежду, не внушающую ни капли оптимизма.
- Идем, - подхватываю его под руку, а затем тяну прочь из лифта. – Только не сопротивляйся, - я призываю, советую и даже умоляю, а еще надеюсь, что он не упадет здесь, так и не дойдя до двери квартиры. Но я стараюсь действовать быстро, тут же вытягивая ключи из кармана и открывая дверь. Замок щелкает несколько раз, а потом, когда мы оказываемся уже внутри, я запираю дверь. Квартира у меня – гостиная, кухня, кабинет и спальня – все вместе. Разве только кухня отделена условно барной стойкой. Сколько я уже здесь? Лет десять, кажется, точно прошло. Диван недалеко, совсем рядом. Оставив там Лиона, сама в спешке тороплюсь к шкафчику в ванной, доставая все, что кажется мне необходимым для того, чтобы промыть рану и наложить повязку. Там, в зеркале на меня смотрит бледное лицо с пятнами крови. На светлой блузке тоже кровь. Рассматривать себя некогда, снова возвращаюсь, толком не соображая на ходу. А если бы подумала хорошенько, то поняла, что, наверняка, есть места, где ему помогут гораздо лучше. Если бы поняла, то сразу бы испугалась, что он уже исчез, оставив после себя только кровь.
Не исчезай, пожалуйста, - только оставалось бы взмолиться мне.
- Я посмотрю? – спрашиваю у Лиона разрешение, чтобы расстегнуть его рубашку.

Нет ничего страшного. Нет ничего страшного, - повторяю я про себя, ни капли не убеждаясь в этом. Откуда тогда столько крови? Когда я последний раз имела дело с таким количеством крови? Когда пачкала одежду, когда лицо было в крови, когда кровавое пятно разливалось по чужой одежде… Видела ли когда-то вообще? Выбитая со своей прежней колеи, я пытаюсь придумать мыслям упорядоченность и, черт возьми, собраться, не выглядя при этом удрученной в полной мере, в какой могу только быть.
Все просто, как рычаги поворачивать, медленно закручивая вентили. Волнения больше нет, страха тоже. Квартира – все еще моя. Я в порядке, Лион тоже. Как только привожу себя в порядок, могу прислушаться и к его словам, слыша в них изрядную долю искренности. Он явно понимает, о чем говорит, хотя мне хочется воспротивиться этому, настаивать дальше, что он не отдает себе отчет, ведь я же вижу…  Шутка вызывает слабую улыбку, потому что я все еще пытаюсь запереть себя в себе, придавая уверенности и исключая всякую невозмутимость собственного рассудка. В лифте ведь, почти не боялась, лишь была скованная напряжением. Я понимала, что нужно точно знать, как действовать и что делать, а оттого не сомневалась, как себя поведу. Ничего не изменилось – мне все еще не нужно теряться, даже если квартира и Лион в ней кажется кем-то фантастическим, кем-то, кто просто не может здесь быть.
Вот ведь, даже номерами не обменялись, - повторяю про себя как якорь, к которому привязываю себя, вспоминая, какой была тогда. Какой была, такой же и осталась – ничего не изменилось, - хочется поверить мне. И я верю, умалчивая о какой-то вселенской грусти, которая поселилась в душе, только разрастаясь, и крепла, как корни того самого дерева, нарисованного у меня на ноге.
Сконцентрировав свое внимание на кровоточащей ране, я почти не разглядываю татуировок, скрытых в обычное время под одеждой. Разные рисунки слились в один, растекаясь кровавыми разводами. Снова залипаю, ощущая первые признаки нарастающей тревоги, отрешенно кивая на предложение парня самому справиться с собственной раной. Так будет лучше, действительно, - стоит бы согласиться, но я молчу, кажется, очнувшись только тогда, когда Лион берет меня за руки, стараясь отвлечь. Теперь уже сама рассматриваю его, не отводя взгляд. Сколько может длиться немой диалог? Окровавленная птица на ладони – пойманная мной когда-то на экране мобильного в фотографию, так и оставшуюся там с тех пор. Как же часто я на нее смотрела…
- Не очень из тебя хороший людоед. Дракон, помнишь? - отвечаю уже спокойнее, а улыбка выходит на удивление расслабленной, как будто мы с ним все-таки смогли договориться.  – Я испугалась. Решила, что тебя захотели поймать те люди, которые охотятся за… не такими как все, - мне все еще не нравилось это слово – “мутанты”. 
Кивнув, провожаю Лиона к раковине, попутно включая воду и уступая ему место. Возникшую паузу хочется заполнить словами, но я молчу. Не потому, что нечего сказать. Потому что хочется сказать слишком многое, а сейчас, кажется, снова не самый подходящий момент. Вместо этого, теперь уже более обдуманно, рассматриваю его плечи, спину, захватывая в зеркало часть груди и не сразу понимая, что для него это внимание вряд ли остается секретом – прекрасно все видится в отражении.
- Прости, - извиняюсь, чувствуя себя довольно бестолковой и даже не припоминая, когда вообще последний раз себя так чувствовала. Свернув бинт так, чтобы его удобнее всего было приложить к ране, а затем залепить пластырем, чтобы на какое-то время сдержать кровотечение, передаю Лиону, а сама вспоминаю об одной вещи, когда-то привезенной мной из того самого путешествия. Его вещи. – Я сейчас, - предупреждаю, прежде чем оставить его, а сама направляюсь к шкафу, припоминая, куда ее убрала. Была где-то там, на вешалке, вначале занимающая почетное место, будто бы обещая, что владелец обязательно явится за ней когда-нибудь, но дни шли, а этого не происходило. А теперь, вот так вдруг, она понадобилась.
- Твоя… помнишь? – удержаться не могу, в который раз задавая этот вопрос. – Я ее только постирала.
Остаюсь стоять позади, держа в руках рубашку.

Удивительно, как чужое лицо  может казаться одновременно знакомым и близким. Мы виделись всего раз, и с тех пор прошло столько времени. Конечно, не десятилетие, которое могло бы сказаться серьезными изменениями на душе и на лице. В глазах. Но и двух лет порой достаточно.  Лион почему-то не пытается просить, чтобы я постаралась не пользоваться собственной способностью – может быть, думает, что мне можно доверять, а может ему не так уж важно скрывать что-то. Это ведь не мысли, но мысли тоже имели определенный оттенок – рождали самые разные чувства. Ну а я… я продолжаю воспринимать каждое из его ощущений, надеясь найти в них ответ на вопрос, который не задавала и вряд ли собиралась задать. Страх оттесняется в сторону беспокойством, но беспокойство это уже совсем иного рода –  ощущала едва заметное и поэтому непонятное мне недовольство. Не мое – его.  Почему и от чего оно происходит, где утопают его корни, я даже представить не могу, да и не спешу, на самом деле.  Просто собираюсь, находя в себе достаточно уверенности, прогоняя, наконец, растерянность, с которой еще недавно признавала себя бестолковой.
И все-таки захватывает дух, стоит только пронестись Лиону, меняя свое положение так, как это может сделать только он. Это слишком внезапно, резко, я оказываюсь не готовой, а от того меня саму, как будто протаскивает через тонкую пелену границы мира, а затем помещает туда же, но при этом не убирая у меня впечатление ирреальности происходящего. Да и вдобавок ко всему то самое забытое со временем, стершееся из памяти, но вдруг вспомнившееся, словно так и нужно, ощущение перемещения в пространстве. Меня даже дезориентирует на несколько секунд, достаточных для того, чтобы Лион прижался своими губами к моим в поцелуе, не дожидаясь любых слов.
В этом мелькает определенная доля коварства, но я признаюсь себе, что он, должно быть, не специально – он просто не может сделать это специально. Сделать что? Зная, что я непременно буду использовать способность, поймать меня на такой вещи, как ощущение всего того, что чувствует он.  Ему даже не больно сейчас, совсем не больно, когда я растворяюсь в этом космическом потоке, призывая себя не потеряться до конца, не переставать думать, пока он продолжает обнимать меня и целует, целует, будто надеется докопаться до истины, раз уж у него ничего не вышло, когда пытался высмотреть что-то в моих глазах.  Я начинаю догадываться, что он хочет там найти, но не знаю какой ответ дать.
Зато знаю, что так легко и просто сдаться, уступая, позволяя былым воспоминаниям нахлынуть и закружить в водовороте. Вспомнить все, что осталось в той ночи, что могло произойти, но не произошло. Тысяча не сказанных слов, тесные объятия, когда обнаженная кожа прижимается к такой же горячей коже, порывистые и плавные движения, поцелуи на вдохе и выдохе. Надежды, мечты и обещания – вот что там осталось и чего, на самом деле, могло и не быть. Даже телефонами не обменялись, - снова мысленно смеюсь я и этот смех, на самом деле, выходит горьким. Как будто ждали чего-то друг от друга. Я ждала какого-то сокровенного предложения, обещания, которое он даст мне, после чего мы отправимся вместе куда-то, где я еще никогда не была. Он же… А чего же ждал он? Может быть, если бы он тогда раскрыл свои мысли, то все обернулось бы совсем иначе. Может быть и мне было бы не так больно после того, как мы распрощались во дворе того запущенного отеля. Осознание блеклости мира после этого наполняло меня еще несколько дней, может недель и так хотелось верить, что самым случайным образом мы пересечемся вновь.
Думаю об этом, но нет сил сопротивляться концентрированной эйфории, щедрому глотку счастья, которое с трудом можно выразить словами. Разве нужно вообще сопротивляться чему-то столь редкому, столь необычному, подпадающему под пространное определение “чудо”.  Хочется еще раз, но уже куда-то туда – куда-то, где жизнь другая и где меньше удушливой печали. Куда-то, где обстановка в корне отличается от той, что окружает нас здесь и сейчас. Хочется, но просить об этом не посмею, - делаю вывод, пока мы стоим, прижавшись друг к другу, и я поглаживаю рукой спину Лиона, как будто пытаясь передать ему частицу собственного приземленного спокойствия, которая едва ли ему нужна сейчас. Особенно когда, чуть отстраняясь, чтобы проверить состояние его раны, я замечаю свежее кровавое пятно.
- Тебе нужно к врачу. Нужно, чтобы ее осмотрели и зашили, - теперь во мне уже не переливается испуг при виде чужой крови, но волнение присутствует все равно, хоть я уже понимаю, что все могло быть гораздо страшнее. – Знаешь подходящего врача? Может быть здесь, в Вашингтоне? – нужно обозначить место, чтобы быть уверенной наверняка.

По Лиону видно – перспектива посещать врача для него как будто и не так обязательна. Он снова выглядит вдохновленным, таким… опьяненным от воодушевления. Когда такое случается, думать о недавней боли, о скором напряжении от похода к специалисту точно не хочется. Но я-то вижу, что с раной точно нужно что-то сделать и вряд ли это хоть сколько-нибудь в моих силах. Что я могла, так это снять боль, заглушая ее на какое-то время, давая шанс вздохнуть не так судорожно или просто передохнуть до того, как помощь будет оказана. Не так уж много, даже, напротив, мало, но это то, что я могла сделать, а значит я должна была это сделать. Лиону больно не было, поэтому и хотелось лишний раз напомнить о необходимости, которая для него, возможно, такой необходимостью и не казалась. 
А может он ждал приглашения? – вдруг думаю я, пытаясь отыскать причины его нежности, берущей свое начало с нашего путешествия. В самом деле, может быть он ждал, когда я первая произнесу заветные слова, приглашая залетать в гости тогда, когда будет время и возможность. Как добрый друг, с которым можно повидать целый мир только за одну прогулку до бара, как временный любовник, чьи поцелуи и объятия нужны нам обоим, чтобы заполнить пустоту. Без лишних слов и обещаний… может быть Лион ждал этого? Спросить бы его, но о таком не спросишь просто так. Такие вопросы жгут язык и ползут к сердцу, сдавливая его и напоминая, что чему-то лучше быть не озвученным никогда.
В конечном счете все происходит так, как и должно, - призываю я себя смириться, хотя кажется совершенно наоборот. Как будто когда-то свернул не на ту дорогу или, свернул на ту, но добровольно оставил нечто ценное, признавая собственное бессилие и неспособность быть смелым.
Я не сразу вспоминаю про себя, но стоит нахмуриться, как кожу тут же стягивает от крови.  Сама улыбаюсь в ответ, качая головой на слова о покупке новой блузки. Она явно не стоит таких усилий, поэтому мне не особо жаль. После этих слов следует небольшая пауза, за время которой я крепко задумываюсь, а Лион направляется к двери, подцепляя оставленную там куртку.
Не хочется его снова отпускать, хочется остановить. Как? Чем? Его жизнь, это его жизнь и кто я такая, чтобы пытаться сбить его с установленного курса? А слова… что стало со словами? Забытыми, не сказанными словами, похороненными под толстым слоем пепла, - я пытаюсь придумать, что мне сделать, что сказать, чтобы не видеть его спину, не слышать слов, которые не тянут на полноценное прощание, словно мы собираемся увидеться вечером, завтра… на выходных, в конце концов. Словно, мы виделись все это время, словно... – когда дверь приоткрывается, я подаюсь вперед, не отдавая себе отчет в том, для чего это и почему делаю, ведь никакой речи так и не заготовлено. Лион разворачивается быстрее. Игла тонарма последний раз щелкает по самому краю виниловой пластинки, издавая шершавую тишину, а потом, после очередного скачка, музыка вдруг начинает играть с самого начала. Именно так звучит его предложение.
- Я быстро, - сейчас я уже не особо задумываюсь над тем, что и как, почему должно быть так и никак иначе. Спешу, обратно в ванную оттирать с лица наспех кровь, а затем обратно в комнату, к шкафу. Не знаю, насколько хорошо видно Лиону мое местоположение, но я действительно собираюсь побить эффект по скорости сборов любой девушки, снимая с себя окровавленную блузку, стоя спиной к входной двери и переодеваясь в самую обычную рубашку, заправляя ее в юбку. Возвращаясь к мужчине, накидываю себе на плечи пальто, показывая, что уж теперь точно готова.
- Почему мне кажется, что твой врач находится совсем не в Вашингтоне? – лукавая улыбка просится на губы, хотя мне предполагается быть серьезной, раз я изображаю эскорт для раненого Лиона. Да просто он сам не выглядит и не воспринимается серьезным, во что я ни на секунду не хочу верить.
- Почему ты не попросил у меня номер мобильного? – вдруг спрашиваю я, нуждаясь в ответе на этот, кажущийся на первый взгляд очень простым вопрос. Тон – шутливый. Что было, то было и прошлого не вернуть и сожалеть не о чем. Только вот не так легко стереть из памяти все остальное.

Наверное, я уже слишком стара, чтобы с подростковой неуверенностью спрашивать нечто сокровенное, а затем отсчитывать секунду, переживая и с ужасом ожидая ответа, виня себя в произнесении ненужного вопроса, который только все усложнит. Усложнит и разрушит, как будто искреннее, но неловко произнесенное “любишь ли ты меня?” увенчивается довольно будничным “ага”. У меня же в корне другая ситуация и вопрос я произношу, потому что хочу знать. Загадка, над которой можно было размышлять всю оставшуюся жизнь – почему они когда-то целовались, глядели вместе на звезды, на лучи рассветного солнца, а затем расстались каждый со своим сожалением внутри, не оставляя ни адресов, по которым можно найти, оказавшись как-нибудь в том же городе, ни номеров, которые могли бы связать двух случайно встретившихся людей из разных стран.
Удивление Лиона такое искреннее и неожиданное, но вот я почему-то не удивляюсь совсем. Не ощущаю ни тоски, ни грусти и сердце не сжимается от того, что ему даже в голову не приходило задаваться тем же вопросом, что и я. Просто пусто и все. Одна из особенностей моей способности, видимо, учиться принимать людей такими, какие они есть со всеми их чувствами. Понимать так, как понимаю себя сама. Я успела его узнать или кажется что успела. Пока я пребывала на одном и том же месте, развлекаясь закручиванием одних болтов и раскручиванием других, он сам находился в постоянном движении. Стало быть, и незачем ему было вспоминать и думать о том, что было бы, если. Мне даже не хочется спрашивать его: “а жалеешь?”. Тогда я еще и погрязну в своем идеальном занудстве. Я знаю, что ответила бы сама, а что он ответит, уже не имеет никакого значения.
Тем более, когда мы отправляемся в путешествие. К этому сложно быть готовой, но вновь граница мира истончается, становится прозрачной и невесомой. Пальцы крепче цепляются за ладонь Лиона, утягивающего меня куда-то туда – в идеальный мир, не имеющий начала и не имеющий конца. Я снова и, как никогда, потрясена этим ощущением всевластия и вседозволенности, когда нет никаких рамок, в которые нужно впихивать себя, которых нужно придерживаться и которым нужно следовать.
Небо темное, улица безлюдная и тихая. Меня посещает безумная потерянность не только в пространстве, но и во времени. Сейчас темно, но сколько времени? Ранее утро или поздний вечер? Как завороженная, я смотрю по сторонам, ловя нечто новое  и сполна наслаждаясь им. Вместе с ветром проносятся перед глазами и крохотные розовые лепестки, напоминающие о вишневых деревьях. Наше окружение переполнено подсказками о месте, в котором я оказываюсь впервые. Маленькие коробки домов, теснящихся друг к другу, иероглифы на столбах. Пока Лион колотит в одну из дверей, я гляжу во все глаза назад, собираясь впитать как можно больше всего. На душе приятно, настроение стремится ввысь. Негласно предупреждаю себя, что собираюсь оставить за плечами хоть на несколько минут весь тяжкий груз чужой скорби, давно ставшей моей ответственностью. Негласно даю согласие, негласно оставляю. Что забираю с собой, так это беспокойство за Лиона, который оказывается в довольно неприятном положении.
Нам открывает мужчина, заметно уступающий в росте моему спутнику, и я тут же улыбаюсь ему, получая в ответ недовольное бурчание. Я не понимаю, что он говорит, но вот его гамма эмоций для меня секретом не остается. На самом деле, он звучит довольно обнадеживающе. Больше хочет казаться рассерженным и грубым, чтобы хоть как-то напомнить нежданному гостю о том, что он явился без предупреждения в такой час.
- Конечно, - киваю на просьбу и забираю из рук Лиона его вещи, чувствуя, что мне ни сколько здесь не жарко и даже не тепло. И правда - условия что надо.
- Значит, вы одновременно умеете так же хорошо лечить раны, как и разделывать туши? – задаю я вопрос, от которого веет провокацией и сразу же смотрю на Лиона, получая очередные несколько звуков в ответ. – Ты знаешь японский? – спрашиваю
одновременно с сомнением и подозрением, при этом стараясь улыбаться не слишком широко для человека, присутствующего при операции. Я избегаю смотреть на кровоточащую рану, поэтому в который раз за сегодняшнее… утро, изучаю глаза моего доброго и старого знакомого дракона, позволившего еще раз прокатиться вместе с собой.
Если спрошу, как он часто здесь бывает, то, почти наверняка, получу размытый ответ. От меня не укрывается и узнавание и то, как он упоминает вечно возмущающегося вредину. Выходит, он периодически, но заглядывает сюда для того, чтобы ему помогли. Это наводило на определенные мысли… которые меня сейчас не пугали и почти не заботили.
- Чем занимаешься? Все еще курьер? – отвлекаю я безобидной болтовней позднего пациента доктора мясника, хотя и понимаю, что Лион относится к этому спокойнее, чем я. Еще бы – как-то у меня выходило обойтись без кровавых ножевых ранений, в отличие от него.

Мой вопрос не был преисполнен сакральным смыслом. Слабо приходила на ум такая картинка – Лион в костюме настоятельно рекомендует какому-нибудь представительному джентльмену приобрести непосредственно эту марку мерседеса, потому что это не стареющая классика и презентабельность. Лион при галстуке, в рубашке, скрывающей татуировки, но птица все равно выглядывает поверх ворота, интересуясь из чего нынче состоит рацион ее непосредственного владельца. Это безумная картина и от нее меня сразу тянет отказаться. Работа для кого-нибудь, кто желает приковать себя цепями к полу и наслаждаться их весом определенный промежуток времени. Еще можно выдумать ему карьеру кого-то менее официозного. Бармен, например, или тату-мастер в салоне. Кто знает, возможно ведь есть у моего спутника задатки к вырисовыванию татуировок на чужих телах, а бар это такое место, где есть что-то, что способно зацепить. Вроде бы, он упоминал когда-то, что подрабатывает барменом. Но это так – всего лишь незначительные мысли, которые не выдерживают конкуренции с правдой. Я знаю или скорее… чувствую, что ему это не нужно. Любое постоянство, определенный набор действий, перетекающий изо дня в день. Это привычно для среднестатистического человека, вынужденного работать, чтобы зарабатывать деньги, но я ведь не об этом сейчас говорю. О первостепенных причинах и том, что отличает его от остальных. Дело в наличии возможности и в добровольном выборе. Стиль жизни, диктуемый способностью. Определенная манера поведения, привычки. Едва ли кто-то поймет, что такое воровать чужие эмоции и для чего это нужно мне.
Я могла бы забрать его боль, но это вмешательство почему-то кажется мне лишним. Уже ставшее привычным правило не действовать на чужие эмоции без крайней необходимости. Вдруг кто-нибудь заметит, признает, укажет пальцем. Лион это не сделает, я знаю, но… Может же случиться вдруг, что он воспримет это как нечто недопустимое. Но Лион смеется и ему нет дела, похоже, ни до какой боли. Во мне плещется его радость и от этого я словно куда-то проваливаюсь, с удивлением находя себя в незнакомой комнате, в незнакомом городе и стране, в которой я никогда не была. В стране, в которой я никогда не была, о которой только читала и слышала, в городе название которого мне неизвестно, в комнате, в которой я могла бы никогда не оказаться за всю свою жизнь, я испытываю в некотором смысле радость освобождения. До того странно, что больше ничего не приходит на ум.
- Все еще не самая удачная кандидатура для похода к алтарю? – дружески поддеваю я парня, который когда-то обмолвился об этом факте, кажется, в самом начале нашего знакомства. Тогда я могла только догадываться, что он вкладывал в свои слова о путешествиях, теперь же смысл предельно ясен. Просто улыбаюсь, смотря на Лиона и делая значительную паузу в ответе на его вопрос. А что сказать? Правда, что?
- Нет, - это настолько категоричный ответ, что хочется его чем-нибудь разбавить. – Перешла в другое издание. И стало как-то не до этого, - пожимаю плечами, не зная, что тут еще можно добавить. Мобильный остался дома, в карманах пальто пусто. Лу будет звонить и не дозвонится, когда я не приду в назначенное время. Совесть шевелится, напуская тревожности, но мне становится все равно сколько сейчас времени там, потому что хочется хоть на немного пропасть оттуда, не оставив после себя следов. Оказывается, не сложно перевести тему, даже никаких усилий не стоит прилагать.
Снова смотрю на Лиона и, жмурясь, смеюсь. Хозяин мясной лавки явно не понимает ни моей смешливости ни, тем более, смешливости своего пациента.
- Представила тебя вдруг в роли брокера, - объясняю я сквозь смех, возвращая ему одежду. – Да, и менеджера по продажам, - готова лицезреть обиду на лице Лиона, но оно того стоило. Переведя дух, пытаюсь реабилитироваться в глазах японца, чья помощь, на самом деле, была просто необходима. Сказать что-то умное, спросить умное, поэтому я выдаю первое, что приходит на ум:
- Кто-нибудь из вегетарианцев пытался когда-нибудь разбить в вашем магазине окна или устроить протест? – снова докучающий вопрос, который заставляет мужчину удивленно вскинуть брови и огорошить меня в ответ увесистым английским “No”. Но это уже не так важно.

Лион больше не выспрашивает у меня про работу, а я не берусь передавать ему из первых уст насыщенную подробностями историю о пропавшем главном редакторе, допросе полиции, беспокойном времени, оставившем после себя скромное умение обращаться с пистолетом и сам пистолет в нижнем ящике стола. Я бы, может даже, рассказала ему о требовательном Купере, который угрожал мне самой настоящей расправой за неоправданный риск и о том, что, несомненно, меня ждет серьезный разговор, как только я попадусь ему на глаза. Лион бессовестно смеется над моим вопросом, идею которого я также бессовестно своровала у Лу, знатока подобных провокаций. Наверное, если бы парень все-таки задал еще парочку уточняющих вопросов, то я бы не выдержала и сдалась, делясь с ним всем, что меня окружает. Это такое время, что хочется болтать без умолку, рассказывать ему внушительную кучу глупостей и мелочей, услышанных, увиденных, подмеченных где-то когда-то. С кем еще поделишься таким, когда еще представится такой момент? Но все эти разговоры я оставляю как-нибудь на потом, кажется, взяв это уже в привычку. Не это ли мне нравится в нем? Желание жить только здесь и сейчас, не вспоминая о прошлом, не думая о будущем, не зная, что будет сегодняшним вечером или завтрашним днем. Того, что мне недоступно. Утром я вспоминаю о том, как было раньше, вечером думаю, чем все закончится. С этой манерой поведения сживаешься, уже не замечаешь того, что все может быть иначе.
Вот и я не замечала, а от того приятно и удивительно вдруг. Хотя и не могу понять до конца – я это или не я. Стоит задать себе такой вопрос, как вмиг все меняется и свой смех становится чужим и неизвестным. А если это я и есть, на самом деле. Я, живущая в настоящем, а не в прошлом или будущем.
Мы гуляем, взявшись за руки, как будто делали это сто дней до нового года и сто дней после. Как будто это в порядке вещей – выбирать как-нибудь, когда вдруг захочется – к новым местам, новым людям, впитывать в себя атмосферу нового, которую создает обстановка – такая неизведанная и непохожая на все то, что ждет дома. Лиону уже здесь привычно бывать, куда интереснее узнать, что он еще не успел увидеть. Мне же все в новинку – хочется заглядывать в зашторенные окна, за которыми сверкают отблески, хочется залипнуть у столба с мудреным объявлением, пытаясь разгадать его смысл. За новыми впечатлениями теряются старые и любимые переживания. Это идеальный совет от психолога о том, как справиться со стрессом. У меня же дежа вю, тем временем, как будто я уже думала о советах психолога когда-то. Может и думала, кто теперь вспомнит.
Подвоха я не чувствую, напряжения тоже, когда идущий со мной рука об руку парень берется ответить на брошенный еще у японца вопрос об алтаре. Риторический вопрос - вопрос шутку.
Ага, значит поменял-таки свое мнение, - я улыбаюсь, молчаливо торжествуя тому, что подметила сей не очевидный факт. Не спроси, он бы не ответил и, выходит, это осталось бы для меня загадкой. Останавливаясь под фонарем, я смотрю туда, где раскинуло свои широкие ветви цветущее дерево, образуя самую настоящую паутину, сплошь заполненную лепестками. Отвлекаюсь всего на мгновение, а пропускаю, кажется, нечто существенное, что не заметила сразу.
- А? – удивленно хлопая глазами, я всерьез готова переспросить, но вряд ли слух меня подвел – услышала я все правильно. А самое забавное, что я не могу понять шутит ли он или настроен серьезно. Это как будто предложить вдруг в шутку прогуляться по набережной в три ночи, а затем, получив согласие, отправиться туда. Или предложить серьезно, обращая все в шутку, как только услышишь сонное и злое наставление посмотреть на часы.
- О нет, ты явно не понимаешь, о чем просишь, - я блаженно улыбаюсь, сводя на нет любое сомнение и волнение, вызванное сокровенным предложением. – Лучше не связывайся со мной, потому что я попрошу у крылатого дракона нечто покрупнее обещаний быть и в болезни, и в здравии, - ладонь ползет к его груди, залезая под куртку и пальцы едва ощутимо впиваются в место, где можно различить тихий стук. – Я попрошу у тебя твое сердце. А вместе с ним мысли, свободу и чувства. Все до чего дотянусь, - срываюсь на смех, при этом делясь с ним, пожалуй, самым большим секретом в своей жизни. - Вот так просто. Все или ничего, - заключаю и, выдержав короткую паузу, тяну Лиона в сторону, куда-нибудь, где можно полюбоваться на сакуру в полном ее природном великолепии. Туда, где должны сплетаться над головой тонкие цветастые нити. Тяну, продолжая невозмутимо улыбаться и заглядывать в его глаза, почему-то почти не сомневаясь, что он меня поймет.
Ведь в самом деле попрошу. Попрошу не оставлять, попрошу быть рядом, попрошу быть с ним. Но кто я такая, чтобы лишать его свободы?

Оборачивать все в шутку для меня жизненная необходимость. Наверное, где-нибудь кто-нибудь и скажет как-то, что самые сложные вещи решаются вот так – без подготовки и без лишних раздумий. Срываться в пляс, сбегать, когда есть возможность – все это на меня не похоже. Я за долгое и скрупулезное обдумывание, я за взвешенные решения, потому что эмоции во мне всегда слишком сильны, и им легко заглушить голос разума. Они для этого только и существуют – сбивать с пути, бросать из стороны в сторону, подкидывать вперед или отпихивать назад. Разум в этом плане всегда объективнее, он приучает к последовательности, берет худшее и пытается сделать это терпимым. И ему удается в большинстве своем удается. Я на это надеюсь.
Только на этот раз любой здравый смысл отключается, слабея и не подавая больше признаков жизни. Это странная игра, возможно, даже бесчестная, потому что я никак не могу заставить себя отключиться от человека, находящегося сейчас рядом. Я напоминаю, что Лион явился вдруг спустя почти два года, не испытывая даже и тени сожаления от того, как мы расстались в прошлый раз. Напоминаю, что он приставил мне нож к горлу, готовый в любой момент вдавить острое лезвие в кожу. Нельзя так делать, нельзя говорить, что придет в голову. Не нужно издеваться, дожидаясь ответа на сиюминутное предложение. Только это не действует, просто не может подействовать, потому что я не могу сказать себе “стоп” и прекратить. Почти что чистый воды энергетический вампиризм с поправкой на то, что объект от этого ничего не теряет. Я уже не подсматриваю стеснительно, а копирую все переполняющие его чувства и сохраняю себе. Ничего страшного не происходит, - снова берусь я за утешение. Ничего страшного, если он уйдет через час, да даже через полчаса, уносясь на встречу новым встречам, к людям, которые его ждут. Может такая же как я, кому в новинку все новое и непознанное, ждет его где-нибудь там, считая часы от расставания и до скорой встречи. И даже мысли о гипотетической “ней” не помогают, когда мы смеемся вместе над бог знает чем, а затем совершаем очередной головокружительный полет, от которого внутри все замирает, заставляя ошеломленно смотреть из стороны в сторону, пытаясь уличить перемену места. Всего один шаг, а тут уже и мост и целый раскинувшийся в стороне сад, в котором вишневые деревья приобретают самое настоящее потустороннее, божественное свечение – загадочное и чарующее. Взгляд завороженно падает на водную гладь, в которой такой же мир, как был когда-то у звездного неба, но теперь к нему прибавился еще и десяток деревьев. Где-то вдали раздается тот самый глухой стук бамбука, перегоняющего воду. Чистое и неподдельное умиротворение, которое разбавляет тревожный трепет от близости, которая незаметно для меня приобрела какой-то потаенный, интимный оттенок. Всему виной его ошалелый, безумный взгляд будто сообщающий мне, что для него нет никаких преград сейчас. Всему виной тесные и горячие объятия, расцепив которые, я могу благополучно рухнуть назад себя. Но, на самом деле, всему виной дикий, бешенный восторг с примесью чего-то горчащего, тоскливого.
Лион поддразнивает, задавая вопросы и требуя ответов хоть на словах, хоть на деле. Теперь мне нужно заставить себя остановиться, умолять остановиться, но рвущая все ослабшие барьеры эмпатия уже протянула свои руки к нему вместо всяких слов, цепляясь за одежду, притягивая ближе с одним желанием – прокатиться удушливым порывом ветра, глубокой волной. Это то, что страшно выпускать, то, что нужно держать в себе. То, что призвано пугать людей, заставлять напрячься, бежать в панике, не в силах объяснить природу этого явления. Вот и я ничем не лучше тех, кому требуется принудительное лечение или изоляция от общества.
Не увидеть, не услышать – от того и страшно.
- Зря ты хочешь это проверить, - признаю я. – И это не то, что стоит проверять. Расскажи мне свой самый большой секрет, - шепчу едва слышно, пытаясь хоть немного привести и себя и его в чувства, пока уже моя способность прокатывается от него ко мне, от меня к нему, заглушая какофонию мира, заставляя сосредоточиться на том, что скрывается внутри в душе и на сердце. Через поцелуй, через накаляющий тело жар. В то же время, это меня зовет куда-то сквозь прозрачную, едва подрагивающую пелену, опутывая тело тонкими невесомыми нитями, словно еще чуть-чуть и сорвусь в новый забег с новыми мечтами и надеждами прыгнуть выше и дальше. Что Лион чувствует, так это то, как за его эйфорией во мне глубокий колодец накопленной печали и скорби. Что я чувствую, так это то, что до его сердцевины мне остается самая малость. Ощущение, что стоит мне лишь надавить, как я заставлю его сменить и почву под ногами и окружение, бросаясь к первому возникшему в сознании огоньку. Лучше прекратить этот контакт раньше, задумываясь о собственном последующем бессилии, но я тяну до последнего, будто надеясь затормозить первой, достигнув самой кромки перед обрывом.

Когда слушаешь и слышишь всех вокруг, всегда хочется сберечь то, что есть внутри. Идеальная позиция эгоиста, если подумать. Получать – не отдавая. Меня оправдывает то, что получаю я, зачастую, совсем не чистую радость и всеобъемлющее счастье, а весь букет мрачных цветов, которые оседали на дне души. Как будто в колодец подкидывать каждый раз по камню, пока все дно не заполнится, поднимаясь и поднимаясь выше.
Но на самом деле, отдавать страшно. Делиться страшно. Привычка жить в оболочке, вакууме уж очень крепка, ее не вытравишь столь коротким временем, а уж при нынешних обстоятельствах тем более.  Боишься новых знакомств, опасаешься старых, ощущая подвох везде и всюду. А тех, кто действительно заставил поверить себе, довериться, катастрофически мало. Для того, кто привык обращать внимание на людей вокруг, эти немногие люди, запомнившиеся, оставившие след в себе действительно выглядят кем-то знаменательным и особенным. Для них хочется раскрыться, ослабить железный занавес, снять замки, приоткрыть двери.
Лион же не похож ни на кого. Я сама не замечаю, как все это происходит без моего участия. Греясь в его объятьях, не боясь упасть, я перематываю в себе одну и ту же пластинку, уже надоевшую, но привычную и знакомую. На этой пластинке запись меланхолии и хандры, тревоги и печали, горе и уныние, отчаяние. Все это зовется скорбью, у всего этого тяжелый вкус оседающего на плечи пепла. И это не то, чем я хотела бы ответить на всю ту безграничную радость, которую он излучает. Как только это происходит, я начинаю концентрироваться больше на себе, чем на нем. Загоняю призраков прошлого и грядущего под надежный замок, так, чтобы они больше не побеспокоили его. Удивительно, но это не сложно. Они сами бегут, спасаясь от наплывающего спокойствия и умиротворения.
- Ты выглядишь таким влюбленным, - шепчу я, посмеиваясь и продолжая крепко обнимать его, прикрыв глаза. Господи, верни мне здравый смысл, напомни обо всем, что я должна помнить, но так уж выходит – чем сильнее, чем больше чувств переполняет там, в Вашингтоне, там, где демонстрации, там, где недовольство, там, где осознание того, что ты считаешься больным, считаешься отклонением от нормы, тем сильнее и острее воспринимается каждое его слово, каждый ясный и светлый момент, который не хочется упускать.
- Потому что кругом страх, кругом боль. Так много людей боятся, когда выходят утром на работу. Так много людей боятся, когда возвращаются домой, идя по улице, когда стемнело. Люди боятся, что вот-вот появится кто-то, кто будет их убивать. Они как загнанные в угол маленькие зверьки, сжавшиеся от болезненных ощущений почти воплощенного страха, произрастающего из их головы, - закрыв глаза, я кладу голову на плечо Лиона, тыкаясь носом ему в шею.
- Как я могу их защитить? Как я могу им помочь? Я вообще могу сделать хоть что-то? – вопросы один за одним звучат в пустоту, но внутри у меня нет такой тоски, которая была раньше. Даже не знаю, хочу ли я получить ответ от него, важен сам факт того, что я озвучила то, что волнует меня каждый день.
- Останься со мной. Не уходи как тогда, - голос выходит робким, неуверенным, потому что озвучиваю то, что вряд ли придется по душе Лиону. Обещала сама себе не связывать его ни в чем, не просить обещаний и ничего не просить. Сама же не выдерживаю первой. Глаза щиплет, и я даже не сразу понимаю почему, не определяя сходу, что это слезы наворачиваются, пока я продолжаю прятать лицо на его плече, уже не решаясь поднять взгляд.

Останься со мной. Слишком много всего в одной этой фразе, нечаянно сказанной мной, заранее зная, что ничего из этого не выйдет. Так всегда бывает, с разными людьми. Что-то вроде хронической несовместимости. Рано или поздно, наступает тот момент, когда пути расходятся и каждый уносит с собой то, сохранит в себе. Может, прихватив немного чужого, которое как вода в сите – вроде бы полное, но со временем мельчает. Иногда даже слишком быстро. Вот и у времени такая же привычка. Его кажется много, а потом оно ускользает сквозь пальцы, оставаясь в воспоминаниях эхом голосов, лиц и тех былых чувств, которые, кажется, у меня получилось бы воскресить в себе, имея на то сильное желание. Я тону в прошлом и буду тонуть после сегодняшнего дня, вечера – время здесь относительная величина.
Просто останься со мной. Позволь чувствовать тебя, позволь рассказать тебе что-нибудь личное, сокровенное – тогда, когда на горизонте замаячит удобный момент, когда ночь будет понемногу сменяться в утро, когда будет сонно и ленно. Останься со мной, останься в моей жизни, давай я останусь в твоей. Давай будем вместе, не будем спешить, воображая, что в порядке вещей просто расстаться на полгода, на год, на два…  Просто останься. Позволь времени идти в привычном ритме. Давай поговорим.
Я знаю, что мы разные, но хочу верить, что это не помеха. Хочу верить, что я это та, кто без страха бросается навстречу приключениям, принимая приглашения. Хочу верить, что он это тот, с кем можно будет быть вместе, жить бок о бок, засыпать ночами или не спать ночами, встречая утро, перекусывая на ходу или готовя продуманный завтрак. Это хрупкая и болезненная сказка о семейной идиллии как правило, такой сказкой и остается. Заранее боюсь его потерять, но собираюсь не воскрешать в памяти все то, что было тогда, стоило лишь Лиону скрыться, оказываясь где-то там, куда для меня не было пути.
Он не врет, обещая не уходить. Это хорошая правда, успокаивающая и усыпляющая бдительность. Стоит мне лишь разобрать букет на составляющие, как тут же будет понятен и весь купаж, и все ингредиенты. Позволяю увести себя вновь в ту прекрасную страну, в которой нет ни грусти, ни сожаления. Тут тихо, музыки нет и в помине, но по тому, как плавно и грациозно мой спутник передвигается по мосту, я могу уловить определенный ритм мелодии, звучащей у него в голове. Поддаюсь и танцую, позволяя вымыться вверх былому, оставляя мне настоящее. Сакура отцветает, именно поэтому здесь столько лепестков, создающих самый настоящий цветочный ураган. Взметаясь вверх розовым облаком, они заполняют собой все вокруг.
- Когда-нибудь придется выбрать сторону. До того, как в дверь постучат и уведут в лабораторию, чтобы лишить своего дара навсегда. Может и придется стать самым настоящим демиургом, - отголоски настоящего звучат в моих словах, но я не зацикливаюсь на них, всего лишь объясняя. – Иногда мне кажется… нет, иногда я чувствую, что приближается шторм. Кто знает, может мы танцуем с тобой на осколках мира, - он не сожалеет, и я тоже, подпитываемая его храбростью и ощущением… смирения? А уж сколько благого негодования в его упоминании о свадьбе.
- Я не отказывала тебе. Я всего лишь не сказала в ответ “да”, - подмечаю я очевидный факт без тени негодования, который Лион почему-то решил опустить.
- Расскажи про скафандр. Это же наверняка целая история с опасными приключениями, сражениями, перестрелками и огромной любовью. А я тебе расскажу об эмпате, который вдруг побывал в новых для себя местах, - это ни капли не равноценный обмен, но мне и не особо важно.

Эмпатия сближает. Когда человек находится рядом с тобой, когда чувствуешь то же, что и он, уже с трудом выходит видеть в нем того, кого не знаешь и не понимаешь. Как раз наоборот, понимаешь иногда слишком хорошо, а раз понимаешь, то и принять нужно. Процесс простой как дверная задвижка: можно готовиться защелкнуть ее, отсекая вас от всего остального мира, а можно разглядеть ее на выстроенной между вами стене. К сожалению, для эмпата в этом нет ничего легкого, особенно когда процесс уже запущен.
Лион особенный. Говорит, смеется, шутит. Невесомый, порывистый, быстрый. Я не даю имени тому, что расцветает у меня внутри в противовес отцветающим деревьям, но только потому что мне не нужны названия, когда и так все становится понято. Мне уютно, только сердце бьется беспокойно в груди, призывая мчаться, жить на полную катушку не заглядывая в завтра. Не заглядывая даже в сегодняшний вечер. Но я ведь хочу быть уверенной в сегодняшнем вечере, завтрашнем утре, дне, вечере… Хочу видеть его там.
Во мне все еще кружит эйфория, радость, мне не хочется, чтобы этот момент заканчивался, и чтобы мы расставались. Что я могу сказать… что мне нужно сказать, чтобы ты остался? – так хочется задать этот вопрос, надеясь получить ответ. Такой ответ, который мигом все решит. Чего я не хочу, так это того, чтобы все закончилось как в прошлую встречу, отставляя после себя болезненное опустошение, какое бывает только тогда, когда не ждешь и не знаешь, а в один миг теряешь кого-то дорогого и важного. Не навсегда, с обещанием скорой встречи, какой бы она далекой ни была. Господи, почти три года прошло. Два года и десять месяцев, вот сколько прошло с тех пор.
Я могу рассказать ему… я могу показать ему. В ящике письменного стола, за ворохом бумаг, лежит мой старый, написанный от руки рассказ, который никому нельзя показывать. Наша общая тайна о путешествии, которое было словно вчера. Но это потом, а пока… А пока я слышу нечто, чего не ждала и к чему вряд ли была готова. Как будто разом все звуки стихают, а такая волшебная вишня становится всего лишь обычным деревом, на которое даже не сразу обратишь внимание. Смысл его слов ускользает от меня поначалу, потому что я никак не могу понять почему Лион вдруг решает примерить на себя роль того, кто отлавливает людей со способностями, а потом сажает их в клетки и проводит эксперименты. Меньше всего я верю в это и нет здесь никакого самовнушения или оправдания чужих поступков. Нет, он бы просто не стал помогать им проделывать это все с теми, кто такой же как он. Такая же как я.
Его речь не похожа на таинственную сказку, но и на исповедь тоже. Больше на откровение, признание. Мне даже не больно, когда он фактически называет мои слова идеалистической чушью, словно озвучивает очевидный факт. Он не смеется – хочет уберечь скорее. Лекарство должно быть горьком, ведь только тогда оно поможет, так?
Выдыхаю, а после резко обнимаю Лиона.
- А теперь послушай меня, - так же тихо, но упрямо говорю я, меняя мягкую желейную кожу медузы на чешуйчатый панцирь уверенности. – Никто не имеет право относиться к нам как к оружию, к тем, кто должен исполнять прихоти кого-то, кто хочет добиться власти или чего-то еще. Ты такой же человек, который имеет право решать, что ему делать, как и то, как пользоваться своей силой. Ты не обязан никого убивать, ты не обязан никому причинять боль только потому, что кто-то так захотел.
Голос звучит горячо и каждое слово кажется одной большой провокацией и призывом к действию, что и распирает меня изнутри. И от всей царящей внутри скорби этот призыв становится только громче.
- Ты не пес на поводке, - добавляю я уже спокойнее, признавая, что, наверное, он мне не поверит. – Ты ведь слышишь мир. Разве в нем есть хоть какой-то призыв к подчинению? – делаю еще одну попытку, всем сердцем желая, чтобы она оказалась успешной. Нелегко противостоять торжеству, которое растекается по Лиону, перепадая малой дозой и мне. И у этого торжества нет названия, потому что я не вижу причин, по которым оно появилось в нем не сейчас, а вообще. То самое торжество, сопутствующее обжигающей решительности любой возможностью вытянуть себя из холодных лап смертельной опасности.