[AVA]http://savepic.su/5921687.png[/AVA]Кажется, я проспал половину пути. Или скорее пребывал в полудреме, похожей на ночной кошмар. Нет, не из тех ужасов, в которых тебя преследуют зомби, клоуны или сосед с топором. А из тех, в которых ты стоишь в какой-нибудь вязкой жиже, похожей на кисель, и не можешь двигаться, не можешь выбраться, и вдобавок не знаешь, в каком направлении идти, потому что у этого кисельного моря нет ни берегов, ни конца, ни края. А может я и не дремал вовсе, а просто сидел с закрытыми глазами, облокотившись спиной на спинку кресла, изредка все же поглядывая в боковое окно, за которым проносились похожие друг на друга пейзажи. У нахождения на пассажирском сидении есть безусловные плюсы - ты можешь попытаться ненадолго расслабиться и отдохнуть. Но есть и минусы – ты не можешь отключиться от своих мыслей, в отличие от водителя, сосредоточенно следящего за дорогой.
Обидно, что только после того, как размениваешь третий десяток, начинаешь понимать некоторые вещи, знание которых в прошлом могло бы помочь избежать многих ошибок. И теперь, снова и снова оглядываясь назад, анализируя свои поступки, ты видишь многое из того, что именно сделал не так, но уже не можешь ничего изменить.
Оказалось, что создать пару, не равно – избавиться от одиночества. И можно легко быть одинокими вместе, лежа на одной кровати, практически чувствуя спинами тела друг друга под одеялом. Это и произошло с нами. Когда мы были обязаны жить вместе и придерживаться легенды, мне казалось, что все это очередная игра, и у нас есть шанс все исправить. Я так заигрался в шпиона, в Дуйэна Томпсона, что забыл, кто я есть на самом деле, и где реальность. А была ли вообще наша семейная жизнь реальной, или это была жизнь Дуэйна и Дэйзи Томпсон?
Наверное, Клайд был прав, когда, увидев Тимберли в нашу первую поездку к моим родителям, наедине за рюмкой виски сказал мне: «Она слишком хороша для тебя», а после добавил: «Но проблема не в том, что она слишком хороша, а в том, что ты придаешь этому слишком много значения». Может в том и было все дело? Она всегда была для меня тем, кто обратил внимание на калеку в инвалидном кресле, недостойного ее внимания. И даже избавившись от коляски, а затем и от трости, я все равно всегда считал себя недостойным для нее.
А может быть проблема была вовсе не в этом, а в том, что она никогда не любила меня, а только позволяла мне находиться рядом с ней по каким-то причинам. Я очень старался соответствовать ее высоким запросам, но в один прекрасный день просто устал и стал самим собой. Очарование «конфетно-букетного» периода развеялось, и она увидела меня настоящего. Не такого целеустремленного и инициативного, как ей бы хотелось, не такого остроумного и веселого, как она думала, не настолько сильного, как ей казалось. И когда я стал слишком сильно нуждаться в ней, она отстранилась, и ее просто не оказалось рядом. Я почувствовал себя отвергнутым, а она – обманутой.
Оказалось, что отношения – это слишком тяжелый труд, особенно для тех, кто никак не может договориться, как именно их выстраивать. Мы не договариваясь клали кирпичи туда, куда каждый хотел, не считаясь с мнением другого. А может и сами кирпичи были не столь прочными, как мы рассчитывали. И поэтому в один злосчастный день наш замок рухнул. И теперь, стоя на руинах наших отношений, нам оставалось только лишь вспоминать каждый из кирпичей, молча глотая сожаления.
Почему-то она всегда считала, что я должен понимать ее без объяснений. Словно мы в кино, где люди, как близнецы, чувствуют друг друга. Но в жизни так не бывает. Ведь как бы мы ни были близки, мы все равно два разных человека. Я не могу знать, что она чувствует, о чем она думает, я могу лишь хотеть это узнать, и делать для этого все, потому что она мне дорога. Но в этот самый момент она предпочитала не говорить ничего, словно отмахиваясь и как бы говоря: «ты все равно не поймешь», закрываясь от меня, и с презрением наблюдая мои потуги пробиться через глухую стену. Да, я человек со сверхспособностями, но это ведь всего лишь левитация, а не чтение мыслей или настроений. Если бы она хотела идеала, то выходила бы тогда за Роуэла или Саттон. Но она вышла за меня, и теперь мы имеем то, что имеем. Кажется, это называется отсутствием общих ценностей, или расхождением жизненных целей? Нежеланием слышать и разговаривать, нехотением понять другого? Пустяковые несостыковки, постепенно отравляющие даже самые нежные отношения изнутри. На краткий период времени мы позволили себе сделать вид, что все хорошо, позволили себе забыться друг в друге. А потом все пошло к чертям, сломалось, разрушилось. Но разве так было всегда? Казалось, все было сосем иначе в самом-самом начале, а потом мы запутались. Тогда между нами не было этого притворства. Когда она перестала быть искренней?
Мое внимание привлекло шипение радиоприемника. А затем стараниями ловких пальцев Тимберли, оно превратилось в речь диктора. Бесконечная лента новостей, кричащая о мутантах и законе «О принудительном лечении» успела порядком поднадоесть. Эта тема надвигающегося апокалипсиса и войны, идущая параллельно с полным фиаско моей личной жизни, загоняла меня в какой-то ступор. Я не представлял, что будет дальше. Правительство хотело истребить таких как мы, заставить их скрыться, спрятаться. Но что произойдет, если мы, напротив, выберемся из своих темных углов? Даже парочка действительно серьезных и опасных представителей сверхлюдей способны наделать много бед. Уничтожить целый город, убить тысячи людей, развязать войну.
Как человечество будет жить теперь, да и как буду жить я сам, я не имел понятия. Кажется, у меня не осталось ничего постоянного. Посмотрев на Тимберли перед тем, как зазвонил ее мобильный, я успел подумать о том, что когда-то я был уверен, что именно она является той самой точкой опоры, которая в силах заставить меня перевернуть землю. Возможно так оно и было, пока все не стало меняться. Мы стали больше ссориться, меньше общаться, перестали ложиться спать и просыпаться в одно время, вместе завтракать и ужинать. Стали заниматься сексом только по воскресеньям, а ведь раньше воскресенья у нас были каждый день.
Телефонная трель не унималась. Моя мать, ну конечно же. Она так радовалась тому, что я встретил подходящую девушку и создал семью. А потом узнала о разладе в моей семейной жизни. Она так переживала за меня, что во время нашего последнего телефонного разговора я имел неосторожность сказать ей, что мы помирились. А вот теперь мне похоже придется иметь дело с последствиями. Так, что мне оставалось только кивнуть в ответ.
Автомобиль свернул под мост, вскоре приблизившись к месту остановки. Схватив легкую джинсовую куртку, я выпрыгнул из машины, потягиваясь и разминая спину, которая всегда болела после долгого сидения в одной позе.
- Схожу за кофе, - дежурным тоном отозвался я, видя, что Тимберли собирается говорить по телефону. Оставалось надеяться, что разговор будет коротким, и кому-то из них придет в голову положить трубку, сославшись на занятость. И никто ничего не узнает.
Расплатившись за кофе и круассаны, я снова выскочил на улицу под моросящий дождь. Открыв дверцу автомобиля, я обнаружил, что Тимберли все еще говорит по телефону. Плохой знак. Поставив кофе в подстаканники и бросив пакет с выпечкой на свое сидение, я вновь захлопнул дверь, оставшись снаружи, стараясь не анализировать обрывки фраз. Достав сигарету, я закурил. Тимберли терпеть не могла, когда я курил в машине, так почему бы не воспользоваться остановкой. Впрочем, курить снова я стал не так давно, когда стал заходить в бары по вечерам, чтобы пропустить рюмку-другую, и вернуться, когда она уже спала. Или делала вид, что спит. Все равно ведь говорить было не о чем. Только ссориться. Вот как сейчас, ведь благо и повод снова есть.

[AVA]http://savepic.su/5921687.png[/AVA]Облокотившись локтем на стекло автомобиля и подперев ладонью голову, я покосился в салон. Моя сигарета становилась все короче, а ее телефонный разговор с моей матерью все не заканчивался. Чувствуя, как все больше нагреваются мои пальцы из-за стремительно приближающегося к ним сигаретного фильтра, я представлял, как в эту самую минуту закипает Тимберли. Интересно, какова температура на самом кончике сигареты? Может быть она хоть немного близка к температуре лазерного луча? Тогда я смог бы подождать, пока она истлеет у меня в руках, и прочувствовать то, что чувствует она, давая выход своему дару?
Иногда я размышлял о том, что, может быть, в этом все дело? Ее способность слишком тяжела для нее, в отличие от моей для меня. Левитация всегда воспринималась мной как что-то само собой разумеющееся, я с ней родился, она была частью меня. Летать для меня - все равно что дышать. А телу Тимберли пришлось принять чужеродные гены, и скорее всего, поначалу бороться с ними, пока они, словно вирус, не захватили и не перестроили ее организм. Я этого раньше не понимал, пока не узнал всю правду. Тело человека совершенно, и я думал, что она считала, что ее тело было таковым, пока на нижних этажах НИИ генной инженерии Шарлоттауна его не изменили. Думая о том, что она не может жить в гармонии с самой собой, я наивно полагал, что смогу помочь ей, как-то излечить ее. Я мыслил, что ее дар довлеет над ней, что она страдает из-за того, что получила его. Что воспоминания о том, на что она решилась по доброй воле, ранят ее и заставляют обороняться в два раза сильнее, причиняя боль и мне. Но на деле впоследствии оказалось, что дар – это и есть сама Тимберли, и что после эксперимента в НИИ она, напротив, стала… совершеннее что ли. Будто изначально она не считала себя полной, а привитая способность завершила ее образ, добавила то, чего не доставало. Когда после того, как я мало-мальски переварил то, что она рассказала, и в первый раз попытался утешить ее, сказать, что мне жаль, что с ней это произошло, что ей досталось именно это тяжелое бремя, она в довольно резкой форме одернула меня, сказав, что ни о чем не жалеет. Тогда я принял это за напускную смелость и нежелание показаться слабой, но потом я понял, - она действительно гордится собой, своей храбростью, что решилась на такое, и своей способностью.
Но разве ей нужна была эта отличительная черта, чтобы быть идеальнее? Понимала ли она когда-нибудь, что даже если бы она была просто обычным человеком, без особых талантов, она все равно была бы для меня совершенной, и я ничуть не меньше любил бы ее. Да и я сам, зная о мутантах, легко смог бы жить с осознанием того, что я обычный человек. А вот она смогла бы, или быть обычной для нее слишком скучно?
Только я подумал о том, что пора нарушить ее уединение, потому что, если я и дальше буду стоять на улице под моросящим дождем, то превращусь в мокрую крысу, как дверца автомобиля с водительской стороны звонко хлопнула. Если бы кто-то другой был на моем месте, зная, на что способна Тимберли, и насколько она зла, то мгновенно бы совершил попытку унести ноги. Но я не двигался. Я давно решил для себя, что, если бы однажды она убила меня, это была бы самая прекрасная смерть. Во-первых, потому что быстрая, а, во-вторых, - последним, что я увидел бы, были бы ее глаза.
Но, если я умру сегодня, то, видимо, перед этим мне придется еще и помучиться, - подумал я, подходя к носу пикапа и обозревая стакан обжигающе горячего кофе в ее руке. Предпочтя не высовываться из-за капота, я остановился напротив нее. Табличка: «Десять часов без скандала» вновь требовала обновления.
- Ой, ну и что ты так бесишься? – слегка повысив голос, небрежно поинтересовался я. – Тебя вовсе никто не заставляет «покрывать мое вранье». Могла бы ей сказать, что сейчас ты за рулем, у стоматолога, занята и тому подобное, и не можешь говорить. Или вообще не снимать трубку, ведь это не твоя мать, и общаться с ней тебя никто не обязывает. Или, в конце концов, раз ты такая противница лжи, сказала бы ей правду! Вариантов масса. Это было только твое решение, - чувствуя, что окурок жжет пальцы, я бросил его себе под ноги и решительно растоптал.
Тимберли просто не понимала, что, кроме неправды, которую я сказал матери, у меня не было больше ничего подходящего для ее ушей. Ведь на вопрос: «Как я собираюсь жить дальше», я никак не мог ответить, что помимо моей работы я планирую искать утешение в алкоголе, азартных играх, шумных компаниях и продажном сексе. Так что ложь сорвалась с моих губ сама собой, как наиболее подходящий вариант, не заставивший бы ее пить успокоительное.
- Ей нужно время. И не нужны подробности наших взаимоотношений. Как только по почте придут документы о разводе, и мы подпишем их, и все будет кончено… - я сделал небольшую паузу, стараясь подобрать слова, - тогда я сам расскажу ей обо всем.
Лучше разрубить этот узел одним махом, не оставляя возможных путей назад, пресечь раз и навсегда разговоры на тему: «вы скоро помиритесь», «охлаждение в отношениях бывает, это не страшно», и тому подобное. Отрезать эту нить, чтобы родственники и друзья не проезжались каждый раз по твоим чувствам, предлагая различные варианты того, как склеить расползающуюся трещину. Конец, значит, конец. Это наш брак и наше решение, мы должны разобраться с этим без советчиков.

[AVA]http://savepic.su/5921687.png[/AVA]Если бы не темные очки на ее носу, можно было бы в деталях увидеть, как менялась ее мимика. Выражение злости на лице сменилось выражением безудержной злости. Или, я бы сказал, неуправляемого гнева. Я уже привык, что в последнее время я все чаще вызывал у своей супруги именно такие чувства. Однако она преимущественно предпочитала не выплескивать их, а молча сжимать губы в тонкую полоску и просто уходить, оставляя меня в раздумьях, чем именно на этот раз я так рассердил ее: разбросанными в углу грязными носками, сваленными в корзину для мусора пустыми пивными банками, или свой вариант? А вот сегодня она, наконец, выпустила свое негодование на свободу. Может все дело было в том, что Дэйзи Томпсон не могла себе позволить кричать на своего благоверного на заправке, а вот Тимберли Джефферсон могла, да еще как. В любом случае, мне так даже больше нравилось. Хотя бы была какая-то отдача и не возникало ощущение, что я говорю с деревом. Ну а еще в гневе была жизнь, были эмоции. К сожалению, я уже слишком привык к более цивилизованной, чинной и пресной версии Тимберли, у которой ответом на каждое мое слово или действие было холодное порицание или сдержанная официальная вежливость. Я скучал по ней такой, не бросающей мне оскорбления на повышенных тонах, нет, но живой, с румянцем на щеках, неравнодушной.
- Ректору? – переспросил я, растягивая губы в горькой усмешке. – С каких это пор Артюра Лижье волнует наша личная жизнь и я должен ему о ней докладывать? – обойдя капот, я остановился напротив нее, требуя ответа. - Я не щенок, чтобы бегать за косточкой и выслуживаться, как это постоянно делаешь ты, ясно? Так что мне глубоко наплевать, что там скажет Лижье, потому что, выходит, убивать людей нам можно, а напиваться в баре нельзя? – прошипел я последние слова, слегка понизив голос, чтобы случайные зеваки не зацепились за обрывки моих фраз.
- Да ты посмотри на себя! – я невесело рассмеялся. - Даже сейчас, когда тебя должна волновать только ты сама и твой развалившийся брак, тебя с какого-то рожна заботит, что там скажет ректор. Уму непостижимо! - я раздосадовано хлопнул себя ладонью по правой ноге.
- И еще, знаешь, что? – спросил я, кажется, приблизившись к Тимберли на довольно опасное расстояние. – Может я и пьяница, который шатается по барам, но я хотя бы не вру сам себе, как это делаешь ты! Я благодарен тому, что мой дар достался мне от природы, и у меня нет этой настоятельной потребности постоянно что-то доказывать. В своих потугах быть лучшей, ты сделала работу самоцелью, наплевав на то, что твое глупое усердие убивает наши отношения. Как тогда, во время учений, когда ты всадила нож мне в спину. Лучше бы ты заодно и прикончила наши отношения еще тогда. Мне надо было догадаться, что тебя заводит только лишь работа, а не твой парень. Каким же я был слепцом! – всплеснув руками выкрикнул я.
- Значит, говоришь, формальность? – я указал на обручальное колечко, которое минутой ранее продемонстрировала на своем пальце Тимберли. - А могу я узнать, что еще было формальностью? Твои улыбки? Поцелуи по утрам? Наши свадебные клятвы? Что еще? Может, секс? Или нелепые выезды на природу? Гуляние по магазинам в поиске дурацкой орхидеи, которая по большей части не была нужна ни тебе, ни мне? – бросил я, вспоминая о растении, которое мы однажды купили, и впоследствии на миссиях шутили, что «нужно скорее вернуться домой, поливать цветок», хотя на самом деле имели в виду, что пора вернуться домой друг к другу. - Что еще ты считаешь ложью, фальшивкой, не стоящей ни гроша, скажи? Ты всегда считала, что все, что есть между нами ничего не значит, равно, как и наши фальшивые имена и фамилии? – в попытке остановить поток своих слов я на секунду заслонил рот тыльной стороной кисти, после проводя пальцами по подбородку, и затем вновь опуская руку. – Или ты думала так всегда, заранее приговорив наш брак? Может именно поэтому мы пришли к тому, что сейчас имеем? – спросил я, подходя к ней еще ближе, и вглядываясь в ее такие знакомые черты. Черт возьми, она ведь моя жена, она всегда была моей. Разве можем мы вот так взять и перечеркнуть все, что пройдено вместе, все, что пережито? Отрезать и забыть, выбросить одним махом?
Неожиданно взяв ее за кисть левой руки, я поднял ее руку выше, разглядывая украшение, которое сам купил и, когда-то, сам надел на ее палец.
- Такая уж формальность, что ты до сих пор не снимаешь его с пальца? – с усмешкой спросил я, бросая взгляд в зеркальные стекла темных очков. - А что насчет этого? – скользнув по ее руке, я вцепился в ее предплечье, притянув к себе и жадно поцеловал в губы, не давая возможности вырваться, а затем отстранился, вдыхая воздух. – По крайней мере это… - мне потребовалась небольшая пауза, чтобы перевести дыхание, - формальностью не было никогда.

[AVA]http://savepic.su/5921687.png[/AVA]Иногда, ложась в постель рядом со спящей женой и отворачиваясь от нее к своей тумбочке, я часто представлял, что завтра настанет утро, и все будет иначе. Взаимные претензии прекратятся, я перестану ревновать и пить, она перестанет раздражаться, отмалчиваться и уходить с головой в работу, мы будем более искренними друг с другом. Но по прошествии ночи все вновь повторялось, и так день за днем, едва успевая за часовой стрелкой, мы проживали одни и те же моменты, пережевывали и выплевывали неизменные дискуссии на повышенных тонах.
Как-то она сказала мне, что я не хочу принять ее такой, какая она есть, а все время стремлюсь изменить ее, а значит не люблю. Но разве, желание изменить другого, помочь ему стать лучше, не значит любить?
После такого поцелуя, от которого даже внутренности в моем животе, казалось, не только сделали кульбит, но и завязались узлом, пощечина была на редкость отрезвляющей, до звона в ушах. Вот так, доказав мне, что не только мои ласки не были в нашей семейной жизни формальностью, но и ее оплеухи, Тимберли спустила меня с небес на землю и подвела черту, обозначив конец нашего разговора. Ей всегда было проще послать меня к черту, чем выслушать и попытаться понять. Теперь она не только не хотела жить со мной, но и видеть, и даже знать. Пожалуй, это для меня было уже слишком. Наверное, в этот самый момент она жалела, что может развестись со мной всего лишь один раз, а не десять. Что ж, я всегда хотел быть уверенным, что я ей не безразличен, похоже моя мечта сбылась, теперь я уверен, что она меня ненавидит.
Как? Как мы смогли прийти к такому финишу от той стартовой точки, которая была у нас в самом начале? Когда казалось, никого в мире не существует, кроме нас двоих. Что пошло не так? У нас всегда были деньги, никогда не приходилось их считать, и сводить концы с концами, отвлекаясь на мысли о том, как обеспечить семью. Все, что нам нужно было делать, так это быть друг с другом, но именно с этим мы и не справились. Наш корабль пошел ко дну, потому что каждый дергал штурвал в свою сторону. И теперь каждый из нас поплывет наверх в разном направлении. Но оба ли смогут выплыть со дна?
Приложив холодную ладонь к пылающей щеке, я посмотрел на Тимберли, торопящуюся вновь сесть за руль, чтобы наконец доехать до города и навсегда избавиться от меня. С глаз долой – из сердца вон, как говорится.
- Если, ударив меня ты испытала облегчение, то я рад, - ответил я, убирая руку с лица, на котором остался красный след. – Пожалуй, есть еще кое-что, что я могу для тебя сделать, - добавил я, проходя мимо водительской двери, обходя автомобиль. Открыв багажник, я вынул оттуда свой рюкзак и накинул его на плечи, после чего достал свой чемодан на колесах и бросил его на землю. Захлопнув багажник, я постучал по нему пару раз, в знак того, что можно отъезжать. Отвернувшись к машине спиной, я принялся рыться в карманах в поисках сигарет. Я не хотел видеть, как она будет уезжать, боясь, что эта картина перед глазами будет еще долго преследовать меня.