В черновом варианте моя статья называлась “Strawberry Fields Forever”.  Думаю, в дальнейшем ей придумали бы другое название.
Я в очередной раз сменила поле своей деятельности, волею случая оказываясь в одном небольшом издании. Тираж был до безумия смешной, но уже сейчас было модно делать платную подписку на интернет издание с полным доступом ко всем статьям.  У многих заядлых газетоманов волосы дыбом вставали от такой перспективы – как это газеты нельзя было пощупать. Между тем, сама я придерживалась того же мнения, но не бралась утверждать, что из затеи переходить в Интернет ничего не выйдет. Скорее уж наоборот – это будет отличной идеей, так что, в итоге, все небольшие журналы схлынут с прилавков редких магазинов и отправятся бороздить просторы  всемирной паутины. Мы были уже не первыми, но и в последних рядах пока еще не значились. “Затрат меньше, есть возможность распределять деньги в другие нужные направления”,  - повторял главный редактор на общем собрании.  Откровенно говоря, мне было все равно в интернете будут публиковаться статьи или на страницах бумаги, которую можно пощупать.  Мне предложили выбрать – билет до Амстердама и двухдневное проживание в местном отеле  или билет до Ливерпуля и целых три дня проживания в одном тихом и довольно непопулярном отеле.  Глядя на состояние своего номера, я могла назвать, по меньшей мере, пять причин, которые бы побудили сбежать отсюда стремящегося путешествовать с лоском туриста.  Мне же, для пары дней должно было хватить и этого. Хотя велика была опасность встретить нежданных гостей в лице тараканов, но я очень надеялась, что эта напасть меня обойдет. Наверное, на входе я заразилась будничностью и спокойствием от администратора отеля, который уже ничему здесь не мог удивляться. О том, что я из газеты я тактично умолчала. Не потому, что у меня здесь была секретная миссия, а только потому, что профессия журналиста, как, пожалуй, профессия писателя всегда толкала окружающих людей на знакомство с тобой и развязывала их языки. Исключения составляли те, кто утаивал правду, но над статьями, в которых нужно было выводить кого-то на чистую воду, я сейчас не работала даже близко. Да и не думаю, что хотела. Эмпатии такие вещи не были на пользу.  Когда-то я и в любое общественное место заходила с трудом, а уж бары и вовсе обходила стороной  - теперь гораздо спокойнее. Что-то пропускаешь через себя, что-то оставляешь на пороге. Уже не страшно – спокойно и размеренно. Иногда даже можно принять за развлечение - сидишь и “прислушиваешься”.  Вот и сейчас так – я сидела и “прислушивалась”, оставляя в планшете небольшие наброски готовящейся статьи – прилетела только три часа назад, а потому вся обзорная часть экскурсии была перенесена на завтра.
А когда прислушиваешься, то, обычно, чутко реагируешь на чужое внимание. Оно всегда ощущается наиболее остро. Как будто вдруг общая какофония звуков затихает, наступает пауза и за эту паузу нужно успеть сказать друг другу что-то. Или не сказать, а просто обменяться взглядами. Почувствовать эту паузу, а затем запустить мелодию вновь, отстраняясь и возвращаясь на свою волну.  Вот и сейчас так – на общем фоне, вдруг ясно выделилось нечто одно. Вкуса пока еще не различить. Нечто отстраненное и даже немного отсутствующее.  Как будто отсюда, но одновременно и не из этого места. Красной нитью проскальзывает интерес. Мой? Нет, наверное. Помотав голову, я прогнала наваждение, предпочитая даже не оглядываться, чтобы определить источник. Но сам источник не заставил себя долго ждать и вот уже рядом со мной послышался вполне себе трезвый голос, сообщающий, что меня собираются угостить выпивкой.
Вскинув голову, я задумчиво смотрю на молодого человека, решившего таким способом завести разговор. В его словах и ключ и ответ. Работал когда-то и знает владельца.
- Спасибо, но я бы не хотела у тебя отнимать твой бокал, - подмечаю очевидный факт, мазнув взглядом по вырисованной на ладони птице с расправленными крыльями. Он выглядит мирным и ощущается мирным, потому я киваю на соседний стул, негласно приглашая присесть. У меня на столе полупустая тарелка гренок и опустевший бокал.
- Здесь хорошая атмосфера, - улыбаюсь я, намекая, что свет здесь совсем не главное для меня.  – Настраивает на определенный лад. Пэт, - представляюсь же своим самым коротким прозвищем, которое гораздо легче воспринимается людьми вместо официозного “Патриция”.  И совершенно точно не для вечера в одном из баров Ливерпуля. – Как раз для прилетевшего всего пару часов назад журналиста из Вашингтона, - легко выдала этот секрет, который сейчас секретом не казался. Мой внезапный местный знакомый Лион, по сути, мог бы мне пригодиться. А учитывая то, что он подошел первым, то, вполне возможно, он бы рассказал мне о чем-то таком, чего я не могла узнать сама. Демонстрируя свою открытость, сижу с легкой улыбкой, стараясь не слишком пристально рассматривать парня.
- Собираю материал для статьи по заданию редакции о… - я прислушалась к общему гулу музыки так отчетливо различая знакомые слова песни. И вместо того, чтобы выдать тему статьи, тихо подпела музыкантам: - Nothing is real and nothing to get hung about strawberry fields forever. Надо же как совпало, - хмыкнула, пытаясь разглядеть сцену где-то впереди, на секунду теряя интерес ко всему остальному. Только когда вижу ее краешек, то возвращаясь взглядом к Лиону.

Помню свой первый визит в бар после того, как появилась эмпатия, и я понемногу училась с ней уживаться.  Первое время я даже переступить порог не могла – только подходила ближе, как тут же чувствовала эту вибрацию – как будто не в ушах, а внутри – стучится и волнуется. Переливается и наскакивает. Страшно? Еще как. Я тогда шарахалась ото всех, мечтая сбежать подальше – в тихую комнату и тихий, безлюдный парк. Даже усилий прилагать не надо было – я просто цеплялась за всех, беря на себя слишком много. Так много людей и все разные. Их мысли для меня не знакомы – кто они, о чем они думают? Только чувства – чувства здесь решали все. И это не было радостью в том своем чистом и незамутненном виде – это было пробирающей меня дрожью, горчащей тоской, гнетущим чувством подавленности. Даже сама не сразу понимаю – это мое или это ко мне привязалось? Чтобы понять, начинаю думать: что могло так расстроить, что скрывается под этим слоем недовольства? Ответ найти куда сложнее – так уж выходит, что если на плечах оседает безнадега, то и в мыслях она есть, и каждое воспоминание о прошлом ею пропитано.
В баре же, в тот первый визит, меня почти сшибает с ног этот алкогольный флер. Он не только окутывает, но и прицельно бьет прямо в голову. Становится весело – ненормально весело. Глаза застилаются пеленой. Движения становятся раскованными. Я чертов эмпат на пороге великих совершений, готова к тому, чтобы развлекаться всю ночь напролет. 
Сейчас это в прошлом. Я хочу верить, что это в прошлом, но знаю, что это не так. Всегда есть возможность расправить руки и позволить себе потерять равновесие. 
От моих слов о бокале парень не растерялся, а как будто только и ждал такой возможности – тут же поймал за ладонь проходящую мимо официантку. Такая же его знакомая, исполняющая просьбу без каких-либо дополнительных объяснений. Я улыбаюсь, опустив взгляд, втайне греясь в этом тепле. О да, еще одно пояснение и еще один соблазн – взаимоотношения между людьми. Уж куда не следует соваться со своей способностью, так это туда. Но здесь же – здесь уют и забота, нечто легкое и светлое. Не сразу даю определение этому – ностальгия, но называть вещи своими именами, когда речь идет об эмоциях, в принципе, и не стоит.
Я собираюсь закрыться, отключаюсь от этой всемирной паутины чужих чувств, но восторженность сидящего напротив меня Лиона так и манит поддаться на очарование. Сложно объяснить, проще поделиться ощущениями, пока отыскиваю взглядом все остальные, находящиеся на коже не скрытой одеждой татуировки. Замечаю еще одну птицу, но теперь уже на шее. И еще маленькое пятно в форме креста на лице. И это все помимо раскроенных на изображения рук. Нет, в обилии рисунков нет ничего удивительного в том смысле, в котором это порой преподносят в обществе. Совсем нет, мне интересно самой. Отпиваю и молча смеюсь над его тостом. Что тут еще скажешь – спасибо, но не за что? Спасибо, я буду стараться? Спасибо, но ты никогда не узнаешь об этом?
А потом меня так естественно и без навязчивости приглашают на прогулку. Вот так вот вдруг – открыто и без каких-либо намеков с его стороны. Тут даже выразительных и двусмысленных взглядов нет, которые бы заставили напрячься и почувствовать недоверие. Вовсе нет – в его светлых глазах отражается открытость, открытость и искренность, я чувствую у себя на сердце. 
Первое правило – не попадать под действие чувств кого-то другого. Раздавят и даже не заметят. Тут же как будто легкий летний сквозняк из-за приоткрытого окна.
- Никаких планов на вечер? Я не помешаю?  – переспрашиваю я, подытоживая его слова. Человек, так спокойно распоряжающийся своим временем, просто обязан получить этот вопрос. Хотя что-то мне уже подсказывало, что он здесь один, пусть и в месте, где у него полно знакомых. – Но я бы точно не отказалась от знающего проводника, - примирительно улыбаюсь, признавая, что это так.  По-хорошему, стоит спросить, не намек ли это, но я чувствую, что нет, не намек. – Как раз собиралась к ним прогуляться, сделать памятные фотографии с приписками: “Теперь уже не навсегда”.  Суперламбанана это же… - нахмурившись, припоминаю странную скульптуру, виденную мной на одном из случайных фото. – Та странная скульптура?
Пауза, за которую музыканты успеваю сыграть песню.
- А ты? Раз уж теперь не работаешь здесь, то чем занимаешься? – интересоваться личностью нового знакомого хочется, правда, вопросы кажутся слишком откровенными. Хотя мы же просто болтаем. К тому же, я согласилась с ним куда-то идти.

Не вызов, а так – легкое поддразнивание.
На такой вопрос обычно не принято получать ответ. Тут уж одно из двух – я либо включаюсь в игру, либо отказываюсь и настаиваю на своем. Что это как не игра: согласишься или не согласишься, поверишь или не поверишь.
- А стоит? – чуть хмурюсь, но продолжаю смотреть прямо в глаза моего нового знакомого, и первая взгляд отводить не собираюсь. Соловей. Это обращение как будто вписанное из другого мира слово – особенное. Мне незачем выспрашивать, что значат для него птицы и даже контраст с рисунком на другой ладони кажется закономерным. Птицы символизировали легкость, а череп только вторил им – бери от жизни все, потому что жизнь коротка. Я помнила это еще с тех времен, когда сама выбирала подходящий рисунок для себя. Темным пятном на лодыжке раскинулись широкие ветви дерева, тесно переплетающиеся с корнями.
- Что же, неужели кто-то настойчиво пытался подвести к алтарю? – задаю резонный вопрос, посмеиваясь про себя.
Конечно, я прекрасно понимаю чего мне стоит бояться. В чужом и незнакомом городе, всего несколько часов как с самолета. На выходе из аэропорта в руках зажата дорожная сумка – легкая, потому что не нужно много вещей на эти три дня, да и на улице все еще лето. Тепло, даже жарко, поэтому я предпочитаю даже вечером не облачаться в джинсы, а все еще ходить в летнем платье с расклешенном подолом, заканчивающимся на уровне колен. Привычка, доставшаяся с тех времен, когда я только-только подхватила этот особенный “недуг”.  Тогда пришлось от многих привычек отказаться в пользу новых. Быть избирательной в одежде, к примеру.
Как-то раз, возвращаясь поздно домой как будто по коже царапнуло чужим вниманием – таким мужским и концентрированным. Подчас, с неведением жить гораздо проще, а с этим теперь приходится жить мне. Словно против своей воли вдруг оказываешься на одной волне с теми людьми, которые тебе, по какой-то причине, могут быть неприятны. Не все, далеко не все. Иногда даже забавно заниматься собственным самолюбованием, главное только знать предел. Ради моего блага, - обычно думаю я. Для безопасности. Хорошо ведь знать наперед, что чувствует твой собеседник, какие тайные эмоции мучают его. И вот очень редко, настолько редко, что по пальцам одной руки можно пересчитать, оказавшись на одной волне со случайным человеком, понимаешь, что эти чувства, на самом деле, пугают. Есть в них нечто первобытное и темное, хищное. От них хочется отмыться, но не получается, сколько бы ни тер губкой успевшую покраснеть кожу. Со случайными знакомствами всегда нужно быть осторожной, потому что никогда не знаешь к чему они могут привести. Вот и сейчас, задумавшись и допивая бокал пива, прислушиваясь к мелодии на сцене и удерживая себя на поверхности размеренных, мягко обволакивающих волн, которые царили в баре, я так пристально вглядывалась и вслушивалась в чужую суть сидящего напротив человека, но не находила там недоверия, угрозы или лжи для себя. Себе, как правило, не врали, а то как выглядят не самые лучшие в мире эмоции, я уже успела понять. Мне казалось, что я успела.
Лион говорил, но всё больше шептало то, что пряталось в полумраке его слов. Я слушала оба этих голоса, а потом сделала для себя вывод, что могу поддаться. Ощутить хоть каплю этой непонятной и неизвестной легкости, пойти следом или пойти рядом, переставая быть тяжелым на подъем камнем.
- Тогда вперед! – подхватываю я, убирая в сумку планшет и вытаскивая из нее несколько купюр, которыми расплачиваюсь за ужин. Подскакивая с места, протискиваюсь к выходу, сама удивляясь собственной прыти в баре и останавливаясь, когда на улице по коже прогуливается освежающий ветер, заставляющий обхватить себя за плечи. – Ты здесь вырос? – еще один вопрос, посредством которого я интересуюсь личностью парня. - Всемирный музей, парк с белками, Альберт-док и музей Битлз. Это то, что первым делом советовал мне посетить один туристический сайт, - делюсь наспех составленной в самолете экскурсионной программой на следующие три дня. Так… в какую нам сторону? – кручу головой, понимая, что пары алкоголя, свои и чужие, пока еще так и не выветрились. Иначе я бы нашла другие хорошие слова, чтобы как-то развить наш диалог. – Ну… к закрытым наглухо воротам, - интересуюсь, вскидывая голову, потому что разница в росте не значительная, но ощутимая.

Там в баре, это похоже на признание. Сокровенное признание, которым с горечью делишься с кем-то близким, который слишком быстро рискует определить твое текущее состояние, и которым с легкостью делишься с кем-то чужим, потому что понимаешь, что этот кто-то чужой ничего не знает о твоей жизни, а значит не может правильно анализировать и, как следствие, правильно… почувствовать? Я и сама не знала, но в этих странных подробностях чужой жизни всегда что-то пряталось. Что-то сокровенное, наверное. Вроде бы и шутка, а вроде бы и нет. Так сразу даже и не определишь, потому что Лион посмеивается в глубине себя, а я ожидаю уловить подвох.
Уже на улице, я думаю бросить шутливо в его сторону, что так много девушек сейчас хотят, чтобы их скуку развеяли, и чтобы нашелся тот, кто решит все их проблемы – пускай даже попыткой побега от них, но молчу. Зачем вообще говорить об этом, хотя и сам он, мой случайный знакомый бродяга с улиц Ливерпуля, наверняка, все знает. Сколько раз он встречал одиноких девушек, некоторые из которых нуждались в компании, а кто-то просто коротал время, а он утягивал их за руку с бережной осторожностью человека, которому отнюдь было не плевать даже на такую мелочь, как возможность согреться. Мне уже почти не холодно, пока мы идем, и я то и дело бросаю взгляд на все это разрозненное многообразие татуировок на его руках, которые на свету от проплывающих мимо фонарей становятся видны ярче.
- Кабацкая драка – звучит заманчиво, - тихо соглашаюсь я, пока Лион продолжает вести меня за руку. На его шаг приходятся два моих, но, слава богу, на ногах не какие-нибудь там шпильки, а удобные сандалии с небольшим каблуком, поэтому с быстрым путешествием я справляюсь без проблем. И с чужими пальцами, тесно сжимающими мою собственную ладонь, тоже, хотя и потребовалось несколько минут для того, чтобы привыкнуть к этому. Все-таки личное пространство никто не отменял, а там, в баре, нас разделял небольшой, но все-таки столик. Однако, я сама согласилась, да и с моим “особым талантом” личное пространство было довольно специфичным определением.
Что-то шевельнулось в памяти, знакомое с детства, с тех времен, когда любимой книгой были сказки народов мира. Но вот, впереди, уже и ограда и выкрашенная красным решетка, так почитаемая поклонниками всех возрастов и всех мастей. Если начать разглядывать ограду рядом с ней, то можно различить много имен – крупный и маленький почерк, отчетливые и едва заметные. Чувствую ли я сейчас, что мне открылась истина? На самом деле, нет. Да и, в принципе, не должна была, видимо. Не исключено, что и парень, сопровождающий меня, был того же мнения. Будь его восторг столь ярок и отчетлив, я бы заметила. А так… но было в нем то самое, вновь вспыхнувшее искрой ностальгии по давно ушедшему прошлому. Детские ощущения терялись и стирались со временем, так что можно было только догадываться – как оно было тогда в случае с Лионом. Но, наверное, так же, как и у всех остальных детей, которые, пусть и порой спокойные снаружи, хранили в себе фонтан кипучей энергии. Порой, мне казалось это неправильным, но, иногда, я черпала из него силы и для себя.
- Слышал когда-нибудь итальянскую сказку о Метелице-Борее? – начинаю я, вытаскивая из сумки мобильный. – Захотела Метелица-Борея выйти замуж и полетела она к южному ветру Сирокко со словами: - Хочешь ли ты жениться на мне, дон Сирокко? Сирокко не думал о женитьбе, а любил он вольную жизнь. Мог летать по всему свету, кружить над морем и побывать в Африке. Зачем ему жена? - Когда два бедняка женятся, богаче они не становятся. У меня ничего за душой нет, да и ты ничем не богата, - ответил Сирокко Метелице-Борее.  – Как это не богата? – удивилась она. – Ни у одного короля нет столько золота, сколько у меня серебра.
Дула она три дня и три ночи, пока не покрыла снегом все леса и все холмы. А когда закончила, то спросила у Сирокко, разве не достаточно ли она богата. На что он только усмехнулся и стал дуть – и дул он всего один день и одну ночь, но успел растопить весь ее снег. Пойдешь ли ты за меня? – спросил он, наконец, на что Метелица-Борея решила, что ей нужен муж более бережный, чем он. С тех пор она рассыпает свое серебро только тогда, когда Сирокко носится где-то далеко, - было глупостью рассказывать сейчас эту историю, но почему-то в пряном свете фонарей, я не могла промолчать. Нацелив объектив, я сфотографировала решетку, захватывая и светлую ладонь парня, на которой так и осталась запечатлена неподвижная птица с расправленными крыльями.
- Вспомнилось вдруг, - тихо посмеиваюсь я, думая, что Лион наверняка поймет к чему это. Обнимая кованные ворота, прислоняюсь к ним лбом и вглядываюсь в темноту там, дальше. Можно так и застыть, слушая далекий шум проезжающих машин, но это там – не здесь. Здесь покой и тишина, отпечатки чужих жизней, чужой памяти и чужого детства. – А рискнешь сейчас найти ту самую брешь в заборе? В память о своем детстве, – произнеся это задумчиво, перевожу взгляд на парня, ожидая его ответа, а заодно и ответной реакции. Сама я туда одна точно не сунусь. Хочется? Любопытство дразнит, маня на встречу новому. Даже не знаю, откуда это вдруг взялось, но подозреваю от кого.

Меня уже давно следовало окрестить Нэнси Дрю за мое желание лезть туда, куда лезть в принципе не стоит тем, кто по природе своей не является литературным персонажем. Во всем остальном мы с Нэнси были абсолютно не похожи. Отец мой был совсем не адвокат, да и деньги не сыпались на меня с неба. О чем Нэнси не слышала, так о ржавчине в ванной дешевенького отеля, в котором осталась часть моих вещей. Скрипучая кровать и подозрительные пятна на потолке прилагались. Хотелось верить, что, когда я вернусь, все мои скромные пожитки найдутся в моем чемодане. Ничего ценного я там, разумеется, не оставляла.
Давно уже прошло то время, когда мне следовало задаваться вопросами – почему мне вдруг хочется это, а почему не хочется то. Все казалось просто и понятно, когда на какое-то время переставал задумываться о причинах и обстоятельствах. Тогда легко было перестраиваться, перескакивать с одной волны на другую, если та самая волна была достаточно высокой и массивной, чтобы накрыть меня с головой. От таких волн нужно было защищаться, и я защищалась. Представляла себя неизменной, тяжелым камнем, брошенным в воду и неизменно следующим по прямой вниз. Там на дне, тихо и спокойно, а от бушующих волн нет и следа. Иногда же, следовало сделать достаточное усилие, чтобы услышать и увидеть того, что не лежит на поверхности, а тоже прячется где-то там, на дне. До этого момента я еще старалась, пыталась не раз и не два определить, достоин ли Лион доверия. Могу ли я доверять ему без страха или сомнения, есть ли там что-то – на дне его глаз, до чего не дотянешься взглядом, но дотянешься собственной способностью. Прячется ли за кристально-ясной водой мутный слой? Очевидно, нет, раз я даже не задумалась над этим, когда отходила от решетки, чтобы последовать за ним к тому самому проему, о котором он помнил. Да и вряд ли бы Лион забыл. Есть вещи, которые сложно забыть, а есть вещи, которые не забываются.
Наверное, я была бы такой же довольной, как и сам парень, ни капли не смущающийся моего предложения. Собственно, другого я и не ждала, улыбаясь и заходя на территорию, где освещения было гораздо меньше. Тут, за оградой, как будто другой мир, в котором действуют совсем другие законы. Один из таких законов – будь осторожен и не оступись в темноте, второй – не дай себя обнаружить.
Мохнатое нечто движется к нам из темноты и, почему-то, я становлюсь его жертвой. Массивные передние лапы собираются опереться об меня, но я, охая, пячусь назад, приговаривая:
- Нет-нет, - сказано это выходит довольно громко, но у меня не выходит обратить внимание, потому что Лион смеется, а лаявший пес вдруг начинает скулить жалобно, видимо разочарованный тем, что у него ничего не получилось.
- Я бы тоже по памяти нашла ветвистое ореховое дерево, в котором любила прятаться, когда ходила с родителями на прогулку в парк, находящийся возле нашего дома. Словно шалаш, который никто никогда не строил, стволы орешника образовывали небольшое пространство, а пышная листва защищала от посторонних глаз и солнечного света. Один из стволов, самый старый, был причудливо изогнут, отчего сидеть на нем было удобно как на деревянном кресле, - делюсь я сокровенным и родным, понизив голос. - Забавно… я давно не была в том парке, переехав на другой конец города, но, готова поспорить, что у меня бы получилось. А вообще, как давно ты здесь… – тихо спрашиваю я, но не тут-то было.
- Лорд? Что там?! Ты что-то нашел? – от зычного, но немного пьяного голоса, я аж подскакиваю на месте, а сердце начинает биться чаще. Несколько секунд я просто смотрю на Лиона, пытаясь убедиться, что уши меня не подводят. А потом принимаю, как мне кажется, единственное верное решение – хватая его за руку, стремлюсь за пушистые кусты, к ветвистым деревьям неподалеку. Сердце все еще громогласно стучит, когда мы, стоя лицом друг к другу, прислушиваемся к происходящему где-то рядом. Глухой удар чего-то стеклянного об траву, следом неразборчивая ругань на пару с собачьим лаем.
- Господи, это так жутко, - едва слышным шепотом, проговариваю я и тут меня накрывает – откуда-то изнутри рвется наружу громкий и звонкий смех, но в самый последний момент, я закрываю рот рукой, настолько меня пробирает. Смотрю на Лиона, стоящего тут же, напротив и пытаюсь в его лице, спрятанном в тени, найти хоть какое-то спасение, а у самой аж слезы вот-вот готовы из глаз брызнуть.

Поздний вечер, уже переходящий в ночь. Территория заброшенного детского дома, пусть хоть трижды воспетого в легендарной песне, пусть хоть ставшего названием для одного американского парка, пусть хоть имеющего тысячу сакральных смыслов и вариаций на тему масштабного и бессмертного. Всё, что я делаю сейчас это не чувствую никакого духа легендарности, благоговейного трепета, с которым прикасаешься к чему-то… прекрасному? Вся эта эпохальная атмосфера сходит на нет только за одну секунду, стоит только мне задавиться смехом, демонстрируя Лиону свою смешливость, а ему упереться лбом в мой лоб, делая наш контакт еще глубже. Кажется, что нужно приложить минимум усилий, чтобы мои губы нашли его или его мои. Наверное, никакого усилия, но сердце вдруг замирает встрепенувшись, а он уже сам берется прикрыть мой рот своей ладонью. Совсем некстати, я еще и глаза успеваю закрыть, отчего мир вокруг становится насыщенным и все ощущения преисполнены яркости. От его слов смех с новой силой просится наружу – вслед уходящему человеку и убегающему за ним псу. Вот я готова рассмеяться, а у самой сердце пропускает пару ударов от испуга. Того испуга, который был со мной. Когда не отдаешь себе отчет в том, что не поддашься и не попадешь под влияние кого-то чужого, когда признаешь, что может произойти все, что угодно и это, собственно происходит. Я оказываюсь в чужой стране, в незнакомом мне городе, с незнакомым мне Лионом, который благодаря этой самой эмпатии кажется почему-то знакомым, на почти безлюдной территории поздним вечером, уже переходящим в ночь.
И это я согласилась на прогулку, я первой предложила пробраться за ограду, чтобы увидеть все своими глазами. Так значит… все это я сама? Наверное, встреть я когда-нибудь в своей жизни такого же эмпата, я бы спросила – может ли такое быть? Можем ли мы (иногда мне хочется верить, что я не одинока в своем умении, что есть те, кто разбираются в нем гораздо лучше, подчинили себе) знать, где заканчиваемся мы сами и начинается кто-то другой? Может ли способность действовать пассивно, может ли она быть умной, вкрапляя чужие эмоции, вплетая как цветы, один за другим, в летний душистый венок. Потому что я не знаю сама.  Хотела верить, что знаю и все еще хочу. Мимолетная ли это нежность, когда Лион касается пальцами моего подбородка и в этом жесте мне почти угадывается дальнейшее – то, как он заставляет приподнять голову ему навстречу для одного единственного поцелуя… Этого не происходит и перед нами снова непростой путь, заросший травой, по которому я пробираюсь, как и прежде, осторожно, в надежде, что там, внизу, голые пальцы не встретятся с битым стеклом или чем-то, что всегда представляется, когда пускаешься на приключения в неподходящей обуви.
Так вовремя оказывается предложение парня, уже готового подставить мне свою спину, не дожидаясь согласия. Неуверенно, но я киваю, а потом следует несколько скованных мгновений, преисполненных сомнения  -  я, вроде как, все еще хочу стоять на своих ногах, но лишаюсь этой возможности и приходится обнять Лиона за плечи, дабы не потерять равновесие. Очень хочется верить, что на кончиках пальцев у меня не пляшет успевшее разыграться напряжение с судорожным ожиданием и предвкушением чего-то, что я никак не хочу называть.
- Путешественник из меня, на самом деле, так себе, - признаю я этот очевидный факт, цепляясь за слова, потому что слова порой лучше, чем чувства. Как свои, так и чужие. Зеленая трава подсвечивается лунным светом. Тишина и покой царят во всем, что происходит вокруг – только мы, непрошеные гости, продираемся сквозь это ночное умиротворение к месту, которое меня одновременно влечет и пугает. Я чувствую это уже заранее, но продолжаю ожидать и продолжаю стремиться к этому, пока мы не оказываемся внутри. Похоже, мой спутник знает еще несколько тайных ходов. – Так когда ты был последний раз здесь? – снова делаю попытку задать вопрос, которая сорвалась до этого.
Приходится напомнить себе, что здесь уже нет никого, поэтому обостренный слух не может выцепить ничьих слабых, но отдающих громом в этой тишине, шагов, а зрение обманывает, пуская по стенам невнятные тени, складывающиеся в фигуры. Это как американские горки, захватывает дух и пугает так, что хочется зажмурить глаза и надеяться на лучшее, в то время как ноги продолжают идти, а стук небольшого каблука даже здесь отдается глухим эхом. Пальцы хотят нащупать мобильный в сумке, но я напоминаю себе, что привлекать внимание старого дракона нам точно не требуется. Блики на окнах от света фонарика он вполне может заметить.
- Теперь нам придется ходить здесь в темноте, полагаясь только на лунный свет? – зачем-то спрашиваю я у Лиона, хотя понимаю, что вряд ли он мне предложит другой вариант.

Десять лет значительный срок, - думаю ответить я, но умолкаю, как-то чересчур остро ощущая разлитое в воздухе напряжение. Мурашки ползут по спине, стоит только Лиону прикрыть своей рукой глаза. Невольно собравшись, чувствую лишь как его мягкие и теплые губы проводят линию по щеке к губам. Чувствую себя добровольно влетевшей в ловушку-клетку птицей, да еще и наслаждающейся собственным заточением. Жутко, но, почему-то приятно.
- Боюсь, - едва слышны шепотом, кажется, шевеля одними губами, признаюсь я в этом постыдном для любого взрослого и ребенка факте. И не потому, что верю в чудищ, а потом что все в темноте становится таким четким и так легко слышать и слушать себя, разбирая на составляющие. Не представляю, что хочет показать мне Лион, но это становится уже не важно.
Меня обволакивает невидимая материя, а затем, резко и неожиданно тянет за талию, перевязанную лентой успешно выдергивая в нечто другое. От этого ощущения внутри все перехватывает, воздух выбивает из легких, а кожные рецепторы, вместе со слухом, реагирующим чутко на каждую смену в обстановке ловят уже совсем другие ощущения. Это трудно описать. Как будто от тела вдруг отделяется что-то (душа?) и ее уносит мощным порывом ветра куда-то туда (в небо?). Это сложно описать – нужно просто почувствовать. Просто вдруг границы мира становятся заметно ощутимее, чем были до этого. Выстави я руку, я бы смогла дотронуться до них, поймать ту последнюю секунду, когда они теряются, становясь мягкими и податливыми. Секунда и их больше не существует – затерялись где-то там, где-то позади.  Просто вдруг вместо спертого воздуха, в котором пахнет пылью и еще чем-то застоявшимся – наверное, чужими воспоминаниями, легкие, способные, наконец, принимать в себя новую живительную порцию, ловят совсем другое – чистое и освежающее. Здесь пахнет прохладой, ветром, приносящим издалека запах зелени.
Смотри, - шепчет эхо и Лион, наконец, убирает свою ладонь, позволяя видеть. Воздух здесь кажется кристально ясным и глаза еще какое-то время пытаются адаптироваться к непривычной темноте, различая так много непривычного. Слишком много.
Если это сон, то он слишком реальный. Я точно не сплю. Замирая и глядя на открывшуюся перед глазами картину, я теряюсь в том, что нужно чувствовать и как нужно реагировать. Я ощущаю все это, вижу светящиеся точки звезд в бескрайней озерной глади, пока слух, по привычке, напрягается, силясь различить другие, не подходящие под это место звуки. Но другая моя часть пребывает в смятении. Другая моя часть тянется и тянет на себя крепко обнимающего меня парня, напоминая, почему некоторые из контактов даются мне с особенным трудом. Эмпатия вопит от новых ощущений, связывая в тугой узел мои и его эмоции – Лиона обдает как холодной водой по спине, так что струится вниз холодом и трезвоня внутри пугливым и громогласным колоколом, закладывающим уши и позволяющим расслышать в скрупулезных деталях с каким тактом стучит свое собственное сердце. Его или мое, мне уже не разобрать.  Меня же переполняет пряным и терпким теплом в теле, душистой эйфорией и всем тем, что принято называть счастьем: глубоким, неподдельным и многогранным. Он может догадаться не сразу, почему у него вдруг сердце начинает биться неровно, почему вдруг вдох дается тяжелее чем обычно – потому что это еще и мой глубокий вдох. Я это чувствую, он это чувствует. Мы чувствуем вместе. Это то зрение, обращенное внутрь. Это тот поезд, курсирующий по кругу, останавливающийся у одних и тех же станций, раз за разом и из этого круга не вырваться, потому что нет другого пути. Его удивление, мое ликование, его ликование, мое удивление. Здесь тоже есть границы, которые эмпатия как и его дар срывает за одну секунду, проникая сквозь и останавливаясь где-то после. Я слишком хорошо помню, когда такое было в прошлый раз и как я едва справилась с этим, пугая себя и пугая того самого, попавшего в поле действия. Нет, тогда всё было иначе. Тогда мы были слишком тесно переплетены физически. Да и давно это было, мне казалось, что я научилась справляться… Пальцы в беспамятстве гладят кожу на ладони Лиона, вырисовывая на ней очертания расходящихся от центра перьев, лепестков, любых других узоров, собираясь с силами и обрывая этот сеанс, как с его, так и с моей стороны. Удивительно, но после этого мир не становится блеклым – мы все еще стоим на вершине башни, а мир вокруг вовсе не подходит на мир, привычный моему глазу. Нужно что-то сказать, как-то оправдаться, но у меня не находится подходящих слов в таком состоянии, а, возможно, я просто боюсь нарушить воцарившуюся тишину.
- Здесь красиво, - все-таки произношу я, предпочитая все-таки переключиться на окружающее великолепие, такое мифическое и сказочное. – Никогда не была где-то, даже отдаленно напоминающее это место, - позволяю себе еще один глубокий вздох, позволяющий, наконец, настроиться на внутреннюю гармонию. Теперь я снова я, а обо всем другом успею подумать позже.  – Так вот кто, на самом деле, оказался драконом, - тиха посмеиваясь, поворачиваю голову, словно собираясь заглянуть Лиону в глаза, но останавливаясь на пол пути, потому что, возможно, не хочу видеть его лицо после того, что только что произошло.

Поди попробуй признаться кому-нибудь в том, какой ты есть на самом деле. В том, что не такой как все остальные, что кое-что умеешь, что точно не подпадает под привычное понимание окружающих людей. Нет, далеко не все люди будут бояться и не все встретят тебя с непониманием – всегда есть те, кто примет и, кто, возможно, попытается понять. Вряд ли поймет, но хоть что-то…  Всегда все упиралось в то, что, единожды назвав себя, остаешься таким на всю жизнь в памяти человека, которого может и не быть с тобой больше. Ни с чем не сравнимое чувство вселенской тоски, но тоски правильной что ли, такой тоски, с которой осознаешь и принимаешь, что просто нужно сберечь этот секрет до лучших времен. Когда лучшие времена настанут еще не ясно, даже их слабый отголосок еще нельзя различить в воздухе. Обязательно, когда-нибудь настанут, - думала когда-то я, стараясь не пускать на сердце тяжелый груз осознания – а знаю ли я, что они настанут вообще? Тогда еще, много лет назад, когда способность казалась чем-то выдающимся даже для себя самой, вот тогда было важно найти взаимопонимание с теми, с кем живешь. Тогда представлялось, во всех подробностях, как я открываю свои секреты, как получаю что-то такое, называющееся пониманием со стороны других. Тогда это казалось очень важным, просто необходимым и все. Только появлялся на горизонте такой вот человек, которому хотелось открыть свое сердце, как одни и те же мысли начинали крутиться в голове, а сон ночью приходил далеко не сразу. Рассказать или не рассказать? Поверит или не поверит? Иногда я начинала, иногда доходила до середины… но все как-то мимо. Потом я решила, что придаю этому слишком большое значение, будто бы мне нужно найти какое-то избавление, которое приобретается только когда моя тайна станет тайной кого-то еще. Иными словами, процесс был важнее результата. В конечном счете, я подумала, что акцентирую на этом слишком пристальное внимание и зажила просто так. Моя тайна так и осталась моей тайной. Так было лучше мне и, наверное, лучше всем.
А теперь получается… Найденная было гармония тонет в новом приливе волнения, которое просится на волю с каждым вздохом. Неожиданно, а от того непривычно. Первое, что я делаю, это тянусь к кому-нибудь, в надежде напомнить, что это не единственное, что существует на свете. Обычно, у меня достаточно вариантов – теперь же всего лишь один. Такой соблазн, - думаю я. – Такой соблазн, побыть еще немного корыстной… Слишком много всего того, что не встретишь у случайных знакомых, у давних и проверенных друзей. Слишком много того, что западает в душу в моем новом знакомом  – ощущение целого мира, чьи границы стерты уже по определению. Хватает и уверенности. За всем этим, слоем стелется мужской интерес, такой, от которого на кончиках пальцев скачут уже совсем другие искры, а сердце сжимается от все еще нервного, но, вместе с тем, сладкого томления. Хотя поцелуй выходит целомудренным и спокойным. Расслабься, - словно просит Лион меня и внутреннее волнение утихает, потому что, в итоге, я насильно задвигаю привычные механизмы защиты, в той самой забытой и уже кажущейся несбыточной надежде довериться.
Может быть, я и фантазировала не раз, что будет, если я встречу когда-нибудь кого-то, наделенного таким же особенным даром. Удивление то будет или страх? Как оказалось – смятение, а за смятением слабый, но все более ощутимый порыв радости. Непривычной, но все же нарастающей. Как бывает, когда после долгого одиночества человек вдруг встречает другого человека. Вначале ведь всегда кажется, что это может быть игра воображения.
- Не буду, - вторю ему и слова выходят легкими. У меня должно быть множество вопросов, которые не терпится задать, но почему-то ни один не приходит на ум. Сама-то я все еще пребываю в растерянности. Только улыбаюсь, теперь уже смотря в глаза Лиону, но темень такая, что ничего особенно и не различишь. На его интерес и вопрос, высвобождаю осторожно подбородок из пальцев, в которых не чувствуется и капли настойчивости и обвожу взглядом всё еще царившее вокруг нас великолепие.
- Нет, не хочу, - качаю головой с улыбкой, делая несколько несмелых шагов в сторону, продолжая держаться за его руку, понимая скорее интуитивно, что он и только он является связующим звеном. – Та, кто умеет читать души, - пробую на вкус это выражение. Лицо становится серьезным, потому что я должна сказать: - Прости, если сделала тебе… если заставила тебя, - пожимаю плечами, не в силах подобрать слова. Это, скорее, формальность, потому что ответ я уже знаю. Чувствую. А потому снова улыбаюсь, вытягивая руку, продолжая заглядывать Лиону в лицо, отходя все дальше и дальше и, все-таки, задержав дыхание отпускаю пальцы, проверяя на прочность мир вокруг. Желание оглядеть всю площадку крепнет и первым делом я вцепляюсь руками в холодные камни ограждения, всматриваясь в темнеющую даль, докуда хватает глаз. – Где мы? Что это за место? Часто здесь бываешь? А где еще бываешь? – сыплются вопросы один за одним, пока я несмело оглядываюсь через плечо, смерив свое любопытство. – Прости. Я задаю слишком много вопросов, я знаю.

Вопросов действительно много теснится в голове, но все они как будто мимо – вроде бы о чем-то, но в то же время совсем не о том. А о чем должны быть вопросы я конкретно себе сказать не могу. О жизни, наверное? Когда появилась, знает ли о ней кто-то и если знает, то как относится к этому. Выдавал ли Лион себя когда-нибудь или всегда сохранял достаточную осторожность? Ох… это ведь не невидимая и неслышимая эмпатия, которая, до поры до времени, и шокировать не может толком. Да и чем? Глядите все, я умею чувствовать чужие чувства? Никакого физического отражения в этом не было – только то самое душевное, на что не принято обращать внимание. Но так сильно способна пугать тогда, когда все чувства усиливаются, становятся по-настоящему глубокими. Тогда не убежишь и не отвернешься. В том, как Лион принимает это как данность, наверное, сокрыт какой-то сакральный смысл. Чего-чего, а раздражения или недоверия в нем точно нет. В который раз, я желаю убедиться в этом и все слушаю, слушаю, даже не спеша думать о том, что, почему-то, не могу остановиться.
Со смехом вспоминается то самое первое чувство – отстраненности, словно из этого места, но и не здесь. В тот момент, в баре, среди множества других посетителей лишь блеклый отголосок, теперь раскрывшийся и распустившийся во всем своем великолепии. Опасном великолепии, - возможно подумаю я потом, еще не зная наперед всех тех последствий для меня, той, которая умеет читать души, но уже сейчас смутно подозреваю об их наличии. Сейчас хочется отогнать эти мысли подальше, оставляя где-то там – хоть в давно закрытом и опустевшем здании, в котором когда-то кипела жизнь. До него мы дошли своими ногами, а значит это место (или уже то) оставалось в привычной системе координат, не вынесенное за рамки, неизменное.
А ведь очень легко поверить, что это и правда другой мир. Никаких опознавательных знаков, вывесок, указателей, подсвечиваемых фонарями рекламных щитов. Внизу головокружительная высота и зеркальное отражение неба, так что, волей-неволей, представляется, что прежний мир остался по ту сторону зеркала – в том мире остался шум машин, гул городов, остались заботы и обязанности. Лишившись части себя, я чувствую себя хорошо, да что уж там, прекрасно! В этом мире даже скрываться не нужно или притворяться. Это какая-то особенная степень близости, ранее не виденная и не осознаваемая, - снова бросаю беглый взгляд в сторону, на присевшего выкурить сигарету Лиона. Он думает о чем-то своем и ему, похоже, нет до этого никакого дела в отличие от меня. Вроде как, ему и без надобности удивляться нашей встрече и моему умению. Часть эмоций на лице скрадывает густая темнота, поэтому я надеюсь, что с моим лицом всё в порядке.
- Гораздо лучше видеть все самому, да? Кажется, что если сфотографируешь это прямо сейчас, то все очарование этого места рассеется, - делюсь я своими мыслями. В темноте, со вспышкой все вышло бы совсем не так, поэтому я пересилила свое желание хотя бы попробовать сделать сносное фото. Ничего толкового не выйдет, придется унести это в своих воспоминаниях.
Так много возможностей, - я все равно молчу, закрывая глаза на секунду и снова оглядываясь по сторонам. Так много вариантов, наверное, поэтому и теряюсь. И на ум ничего не приходит сразу. Хотела же я побывать когда-нибудь где-то там, докуда не доедешь так просто, не собравшись как следует с силами и не осмелев в должной мере?
Отцепившись от каменных ограждений, снова возвращаюсь к Лиону, всматриваясь в тлеющую точку на кончике почти выкуренной сигареты.
- Рискну и доверюсь твоему выбору. В жизни бы не подумала о месте, хотя бы отдаленно напоминающем это, - произношу очевидный факт, что раз путешественник из меня так себе, то и задавать курс вряд ли выйдет хорошо. По крайней мере, пока не пролистаю несколько туристических справочников или сайтов, в которых найдется что-то по-настоящему особенное. – Обещаю больше не бояться, - оповещаю своего спутника, утаивая то, что с замиранием сердца ожидаю той самой секунды чистого восторга, который переполняет сердце Лиона и получше всякого алкоголя расплывается в моей голове, пьяня на ходу. Такие эмоции как наркотик и я, похоже, за всю свою жизнь только сейчас смогла оценить насколько.

Лион молчит, соглашаясь со мной. Знаю, что так и есть, потому что иначе, наверное, и быть не может. Я бы сказала, что со временем воспоминания, ничем не подкрепленные, блекнут. Фотография же, как слабый отзвук, услышав который, живо воскрешаешь в памяти то самое минувшее. Только самые давние уже теряют почти все напоминания о том текущем, которое было: почему здесь, почему при таких обстоятельствах, почему такой ракурс. Просто смотришь и видишь свое счастливое или не очень лицо. Почему оно было счастливым тогда? Или что было тогда такого грустного, отпечатавшегося в глазах? Останется тайной и то, что я правда хочу запечатлеть этот момент на фотографии, пусть она и не сможет передать даже толики открывающихся перед глазами пейзажей. Будь светло, будь у меня хороший объектив с фотоаппаратом, я бы обязательно сфотографировала тот самый момент, когда Лион, присев на ограждение, курил. Было что-то такое в его виде, что, казалось, не определишь сразу, зато на фото это обязательно должно было проявиться.  Может быть, все потому, что я не могла тогда во всех подробностях разглядеть его лица, понять, что таится в его мыслях. Мне, внезапно, становится это очень нужно. Мне, внезапно, становится очень жаль. Вся гамма чувств за несколько секунд, отсчет которых никто не спешит вести. Время здесь вообще становится величиной относительной. Я не смотрела на часы, когда соглашалась на прогулку и когда выходила из бара, в котором была. Я не смотрела на часы, когда мы оказались возле решетки, лишь мельком видела время на экране мобильного, в котором теперь застыла навек белая ладонь и черные линии птицы с расправленными крыльями, не иначе спешащими куда-то туда, на рассвет, но даже не могла вспомнить теперь количество тех цифр. Сложно было хоть что-то судить о времени, когда мы могли быть где угодно. На этот раз я сама прикрываю глаза, оказываясь лицом к лицу с Лионом. На этот раз и меня зовет целый мир, подхватывая сильным порывом ветра, сравнимым только с тем ураганом, который когда-то унес маленькую Дороти в волшебную страну. От него исходит тепло, свет, а он, кто знает, даже не задумывается возможно об этом. Всего лишь отзывается на этот зов, пребывая в неизменном движении.
Чувствуешь, как хорошо. Наверное, тоже так хочешь? – дразню я себя, продолжая ловить каждое по отдельности и все ощущения вместе. Спроси меня Лион где я бывала раньше, я бы даже не нашлась чем похвастаться. Ответила бы, что по статистике куча американцев сидит в своей стране, потому что у них есть все, что им нравится. Солнечная Калифорния, обширные пляжи Майами. Но нет, все не так. В перелетах и поездках на автобусах и машине есть только привычная обыденность, которая раньше не особо бросалась в глаза. Здесь и сейчас настоящее чудо – прямо передо мной. Хочется раствориться в чувствах, которыми переполнен Лион, самой стать ими, самой стать такой. Знаю, что не могу, а все, что могу это зачерпнуть руками столько, сколько выйдет и нести, пока из ладоней, капля за каплей не вытечет все. И тогда, дрогнувший в последний раз мир, станет прежним и безмолвным.
Видимо, я так задумалась, что не сразу открыла глаза, встречаясь взглядом с парнем, который уже вовсю смотрел куда-то позади меня и с дразнящей полуулыбкой предложил посмотреть назад, не дожидаясь согласия, разворачивая лично. Щурюсь с непривычки, поднимая ладонь и прикрывая глаза от яркого, слепящего светила. Снова немею, не зная на что смотреть – всегда мало обзора, слишком много деталей, в которых есть и люди, и переплетающиеся вереницы ступеней и стен. Той первозданной тишины нет уже и в помине, но и эти звуки не похожи ни на что другое. Я все еще смотрю, вдыхаю, пока Лион, прижимая к себе, продолжает нашептывать, делясь историей о загадочном монахе.
- Несомненно. Решил ведь, что тебе стоит забрать свой вопрос назад. Вроде как, у монахов должно быть это в порядке вещей. Отрицание всего материального, - объясняю тихо то, о чем, в принципе, ничего и не знаю толком – все-таки я простая американка, а не буддистский монах.  – Да и если ты такой же дракон, как он, то вы должны понимать друг друга без слов, - сама не знаю что несу, потому что слова здесь и сейчас выходят какими-то лишними. Вместо этого, поворачиваясь, решаю, наконец, и сама дотянуться до его губ и, поймав их, оставить свой отпечаток тепла, передавая Лиону нечто материальное, возвращая к себе, напоминая о себе, словно собираясь не заслонить, но дополнить. Делясь всем тем теплом, что есть у меня. Как еще признаться кроме слов, в том, какой важной вдруг оказалась эта случайная встреча.

Мне нравится целовать его губы, пока пытаюсь поймать и заключить в объятьях вечно стремящийся куда-то смысл всего его существования. Знаю, что не смогу это сделать надолго, смогу лишь только провести ладонью по спине и послушно отпустить дальше. Не зря же предупреждает меня сразу о плохой кандидатуре себя в роли любовника, мужа. Да и я не зря вспоминаю о ветре, летающем по всему свету. Мне же так удивительно хорошо, просто потому что он рядом. Боюсь хотеть большего, боюсь заходить дальше, словно знаю заранее, что тогда расставаться будет больнее. Лион не просит, не настаивает и от этого так и тянет прижаться теснее, целовать сильнее, ладонями забираться под футболку и гладить уже голую кожу. От последнего себя удерживаю, опасаясь, что тогда не остановлюсь. Не место и не время, если подумать. Не хиппи же мы какие-нибудь в самом деле, которые распевали песни, твердили о мире и гармонии, а сами не могли и помыслить о том, чтобы отказаться от наркотиков и секса. Впечатления яркие, четкие, такое глобальное и судьбоносное. Дышать страшно, чтобы ненароком не нарушить воцарившееся равновесие.
Жмурясь, наслаждаюсь его теплым, трепетным прикосновением пальцев на лице, задумываясь над тем, что могу ответить.
- Боюсь, что и я до конца не могу понять другого человека. Что-то всегда ускользает, наверное, мысли? – задаю вопрос скорее сама себе, думая, что задаю его правильно. – Но то, что притаилось на душе, на сердце, - кладу ладонь на его грудь, там где находится сердце, - могу расслышать. Порой громкое ликование, а порой слабый, едва слышный сокровенный шепот. Порой не нужно даже напрягаться, а порой приходится как следует прислушиваться, чтобы различить. Вот слушаю сейчас твое сердце и понимаю, что никогда еще не встречала такого. Самое настоящее чудо, ты знал? Все-таки удивительно, а если бы я зашла в другой бар или прилетела на день раньше или позже? – сама шепчу совсем тихо, потому что такие вещи, наверное, громко говорить и не требуется, потому что смотришь в глаза и даже тени больше нет, чтобы скрыть эту хрупкость.
Здесь уже совсем иначе – вместо вселенского одиночества на башне, расположенной прямо между небом и водой, здесь еще один мир, преисполненный тайной и светом. Этот свет греет душу, отгоняя обволакивающую тьму прочь. У ночи здесь уже нет власти. Здесь и сейчас новый день и новая жизнь. Избавился от ненужного, приобретенного из-за необходимости жить в социуме, говорить с ними, вести себя не вызывая внимания, стал опустевшим сосудом, чтобы наполнить себя вновь, но уже чем-то другим. Другими привычками, другими знакомствами, другими мелочами из которых и складывается жизнь.
Там, место чтобы подумать, примириться с собой, напомнить себе кто ты есть, когда вокруг никого нет – здесь же возможность стать кем-то иным. Не зря все-таки психологи наперебой советуют смену обстановки как возможность избавиться от стресса, излечить расшатавшиеся нервы и набраться оптимизма. Разумеется, умалчивая о том, какой утомительной бывает одна лишь поездка, зачастую включающая в себя еще и перелет. Я вот… уже и не вспомнить, что каких-то несколько часов назад (хотя несколько часов было еще тогда, теперь уже точно больше) я несла свою сумку на плече по аэропорту, ловила такси, а в такси отвечала на вопросы мужчины о цели моего визита. Тогда я, разумеется, молчу, в какой-то степени опасаясь, что получу изрядную долю историй, которые негде будет записать – откажешься от таких историй и тут же получишь оскорбленный взгляд. Иногда лучше не признаваться. Теперь даже странно вспоминать об этом, странно вспоминать собственный перелет, когда меняешь место пребывания по одному только желанию.
Что будет дальше? – боюсь спросить, потому что подозреваю об ответе и вместо этого прижимаюсь лицом к груди Лиона, закрывая глаза и вдыхая его запах.
- Только сейчас поняла, как валюсь с ног, - признаюсь, не поднимая головы и тихо посмеиваюсь: - Пощадишь меня, ведь не имею той выносливости, которой ты наделен сполна. Очень много впечатлений.
Все-таки я не он и мне требуется “подзарядка” иного вида и рода, но так не хочется расставаться.

Всё в свете взошедшего на небо солнца кажется мелким и незначительным. Слова, разговоры уж точно. В таком месте хочется разговаривать о том, что на душе или не разговаривать вовсе, потому что хорошо молчать.  Поймав это настроение, я уже не могу от него отделаться. Уходить я не хочу, и даже усталость могу перебороть, но, кажется, что иначе не поговорить. Все-таки мне хочется узнать, как он жил и как живет, чем занимается. Хочется узнать, как можно больше про его жизнь, иногда восклицать, а иногда помалкивать, но продолжать слушать как длинную и необычную историю. Когда ты понял, что у тебя все не так, как у остальных? К кому пошел, что стал делать? Страшно ли тебе было, а мне вот безумно страшно оказалось в один прекрасный день столкнуться с целым миром вокруг. Даже непонятно было в начале что происходит. Помнится, я тогда подумала, что схожу с ума. Как это называется не знала, как это работает не знала. Тем более не знала, как это подчинить своей воле. Наверное, было бы лучше, если бы это имело хоть какое-то отражение, это можно было увидеть, то было бы во много раз проще. А так не увидишь и не услышишь, только внутри то штиль, то бушующие волны, то одна сплошная нервозность, то усталость, от которой ноги еле двигаются. Почему-то того, что происходит из грусти всегда больше. Счастье иногда встречается, но, кажется, слишком мелким, едва способным перебить все остальное. Как-то раз, ради забавы, я села на скамейке возле близлежащей станции метрополитена и принялась высчитывать всех встречных, которые попадались мне на глаза. Всего-то и нужно было, что коснуться их раз – хорошая тренировка, если подумать. Я так, в принципе, и думала, записывая свои наблюдения, а затем слепив из этого статью о задумчивых несчастливых людях, предпочитающих спешить по своим делам. Статья вышла самой обычной и, разумеется, никакого фурора не произвела. До таких вещей, обычно, никому нет дела. Расскажи я это Лиону, что бы он мне ответил? Узнать о его жизни, поделиться своей, найти сходства и различия – вот что хотелось мне, а для этого очутиться где-то там, где покойно лежит весь пережитых за тридцать лет багаж знаний. Утянуть его в свой номер, надеясь на спящего администратора или найти круглосуточное кафе неподалеку, где можно отогреться горячим кофе даже в июльскую ночь, раскинувшись на удобном кресле. Присесть, остановиться и подумать. Я знаю, что его жизнь — это вечное движение, но мне так хочется поверить, что сейчас у него найдется для этого время, как нашлось время для того, чтобы сесть за мой столик и пригласить на прогулку.
Не обманывайся, - говорит Лион, словно снова предупреждая, на что хочется шепнуть ему, что это не какое-то заблуждение человека, который с глаз так и не снял розовые очки, хотя давно уже было пора. Как бы ему сказать… как объяснить. Потому что на этот раз просто чувствовать недостаточно. Я могу с ним поделиться, особенно сейчас, пока еще ладонь на его сердце, пока мы целуемся как будто, так и нужно, не договариваясь ни о чем заранее.
Не хочется думать про однажды, не хочется говорить, что в один прекрасный день, и слышать про это. Поняв и почувствовав, хочется все сразу сейчас и теперь. Снова полет и снова границы истончаются, становятся мягкими пропуская нас в другое место. Мне нравится это чувство, - хочу сказать Лиону, как мне нравится это чувство, но губы заняты другими губами, отчего захватывает дух, кажется, еще сильнее. Даже проступающая с каждым разом грусть (моя или его?) совсем не страшна в это мгновение.
Окружение не кажется привычным, поэтому мир все еще кажется сдвинутым, не способным принять очертания прежнего. Встреться мы в Вашингтоне, в знакомых мне местах, тогда бы разница была заметна сразу. Только мы бы не встретились там. Телефонный звонок, пусть и со знакомой мелодией, такой же привет из другого мира, его мира, который он, судя по всему, оставил, чтобы улизнуть на время сюда.
- И ты извиняешься? – Лион так внимательно рассматривает мое лицо, держа в руках, что поневоле комок в горле пропадает, давая возможность говорить легкие слова, делая вид, что я все понимаю и все идет как надо. – Жаль только твоего друга монаха не вышло дождаться. Интересно было бы увидеть трюк с апельсином… - выходит даже улыбнуться, хотя на душе кошки скребут. Вовремя умолкаю, потому что не хочется ляпнуть чего-то лишнего, обронить намек, потребовать обещание. Молчу, спохватившись, снимаю с плеч рубашку и передаю прежнему владельцу.
- Странная штука судьба, все-таки. Ты фаталист? Веришь, что не все происходящее случайно? – хорошая способность эмпатия – иногда можно запереть и свои чувства на замок, притворившись, что их нет. Как будто свет в комнате выключить: сколько ни пытайся, свет не загорится, если находишься без движения или притворяешься спящим. Поэтому особо не больно думать, что я бы бросила все, если бы он позвал с собой. Там неизвестность, но мне не страшно. Не так уж много у меня за душой, чтобы тосковать по прежним местам, в которых все равно скрываешь ото всех, кем являешься на самом деле. Это не тяготит, не тяготило, если быть точной, но теперь все по-другому.
Но он, конечно же, не позовет, потому что в месте, где нужно быть через полчаса, ждут только его, да и в жизни своей он вряд ли кого-то еще ждет. По крайней мере, меня.