Наблюдение дня – у Ховарда был неплохой нюх на сотрудников, но отвратительный вкус на кресла. Помимо того, что огромная махина занимала большую часть кабинета, у нее еще и были свои, весьма, надо сказать, пространные понятия о регулируемой высоте.  Поерзав на неудобном монстре и вновь скрипнув кожаным сиденьем, я бросил все попытки устроиться поудобнее, сосредотачиваясь на принесенных досье.  Со стола на меня смотрели фотки желторотой студенточки четвертого курса, и чувака, который пялился в видео с трахающим жердь попугаем, когда я вошел. Против любви к визгливым птицам я не имел ничего против – в конце концов, у всех свои недостатки, а вот открытая бутылка виски в верхнем ящике его стола внушала серьезные опасения в том, что мы всё-таки не сработаемся. Не люблю конкурентов – если в бизнесе этих назойливых мудаков еще можно было как-то стерпеть, то в искусстве пить на рабочем месте я предпочитал оставаться единоличным победителем. Зачитавшись третьей анкетой, любезно предоставленной мне очкастым динозавром из отдела кадров, я не сразу обратил внимание на шорох открываемой двери и стук каблуков, приглушаемый ворсом ковра. Впрочем, цыпочка сама виновата. Надо было стучать.
- Принесла кофе? – оторвав голову от бумаг, требовательно поинтересовался я, уставляясь на руки вошедшей дамочки и короткой молитвой благодаря всех богов. – Отлично, давай сюда.
В этой дыре она оказалась первой, у кого был кофеин, так что я уже всерьез начал опасаться, что с этой богадельней и правда не все в порядке. Весь Ди Си не мог представить себе утро без чашки черного, но в нашумевшей газетенке видимо учились обходиться без тяжелых наркотиков. Что они – веганы какие-то или хреновы сайентологи? Ловко перегнувшись через стол и, всеми рецепторами ощущая вожделенный аромат пробуждающегося дня, я выхватил из рук рыжеволосой каланчи стакан, с наслаждения делая глубокий глоток. Многовато сахара и молока, ну да ладно. В следующий раз запомнит. Промокнув салфеткой молочные усы, я смял ее в комок, небрежно бросая на стол и совершенно случайно попадая им на чью-то фотографию. Судя по тому, как изогнулись рыжеватые брови, превращая расстояние между ними в нахмуренную черту – в ее собственную. А еще, похоже, что она это тоже заметила. Неудобно поерзав, я смахнул скомканную салфетку со стола, делая вид, что ничего не случилось, а вместе с тем и обнажая строчку с неоправданно длинным именем. Пат-Ри-Ция Лоу-ренс.  Ужас какой. Будь у нее дети, они никогда не научились бы говорить. Они бы состарились и умерли, причем - еще на первом слоге.  Хуже этого могла бы быть только какая-нибудь Матильда Джефферсон, но в существование людей с таким именем я не верил. Жизнь не могла быть такой жестокой, чтобы в придачу к родителям-долбоклюям, наградить детей еще и такими остойными позывными. Всё в природе должно было находиться в равновесии, так что вот, к сведению как раз тех доморощенных дятлов, которые считают, что ребенка следует называть позаковыристее - момент, когда в имени твоего ненаглядного чада заключена половина алфавита, это не хреново равновесие, а долбанный перегруз. К счастью, Та-Самая-Лоуренс ни черта не знала о мучавших меня мыслях, предпочитая возвышаться над столом и сверлить меня взглядом своих влажных голубых блымкалок. Точь-в-точь как Бэмби при виде несущегося на него грузовика. Ну, может, соотнося размеры, и не совсем грузовика. Может, тележки мороженщика – кого это сейчас волнует.
-  Если собираешься и дальше есть меня глазами, то возьми хотя бы ложку, - не удержавшись от ехидства, обратился я к журналистке, тут же скупо прибавляя: - стул рядом с твоей длинной ногой, Лоуренс, а я терпеть не могу разговаривать с теми,  кто выше меня, знаешь ли. – Про то, что выше меня абсолютно все на этой гребаной земле, я предпочел тактично умолчать. Не дура же, сама поймет. К тому же, будучи на одном уровне, общаться было куда удобнее. Да и разглядывать собеседника тоже, чего греха таить. У Мартиши, как я уже решил называть рыжую, были длинные аристократичные пальцы, утонченные черты лица, а еще то самое качество, что мой папаша звал породой. А еще от нее за милю разило богемным шиком старого света и золотой пыльцой голливудских девочек. Такие не работали в газетных редакциях, куда уж скорее они сидели в своих холеных гостиных в стиле рококо, дожидаясь, пока их мужчины утолят жажду беседы за вечерним бренди и парой сигар. Так что прозвище прекраснейшей из семейства Аддамс подходило ей как нельзя лучше – что ни говори, а у Мартиши тоже был лоск, и она знала, как удержать возле себя даже такого мужика, как Гомес. Вполне смазливую мордашку моей визави портил едва ли что подбородок – крепко скроенный, с упрямой мужской ямочкой, разделяющей его на две ровные половины. Что такое – признак характера, или папаша Лоу не доработал в процессе… э-э любви с драгоценной женушкой? Как бы там ни было, так мне нравилось даже больше. Придавало очарования – а очаровательные дамочки с глазами оленей и наличием мозгов в голове определенно были моим слабым местом.
- Ненавижу формальности, - выдержав необходимый промежуток, отведенный на взаимные разглядывания, сразу перешел к делу я, пододвигая к ней папку со своим новым назначением: - Лу Купер, новый главный редактор этой дыры, по недоразумению именуемой газетой. А знаешь, почему так вышло? Потому что вы, ребятки, не просто наделали шуму и надрали задницу всем спецслужбам США, ответственным за хранение информации. Вы, ребятки, поимели весь мир. Мама, что, не учила вас, что говоря А, надо говорить и Б? Я глянул статистику ваших тиражей – опубликовав новости об этих мутантах, вы воспарили как сраный газетный Иисус. Но вместе того, чтобы делать лимонад, когда судьба любезно предоставляет вам лимон, вы стухли. Ушли в подполье. Отключили телефоны. Перестали выпускать номера. И это тогда, когда люди вашего города стали нуждаться в вас больше всего на свете. Чему, черт возьми, вас учили в ваших институтах? Или вы сдулись, потому что ваш главред без вести пропал? Тоже мне проблема. Подумаешь, похитили его или убили – шоу маст гоу он, детка. Этому городу нужен супергерой, и мы им станем. Почему я говорю всё это тебе? – вольготно болтая ногами, я отметил про себя, что стол менять не буду. Удобный, широкий, с большой деревянной рамой, закрывающей сидящего собеседника до самого пола, он был по-своему неплох. – Потому что и та молоденькая старлетка, встретившая меня на входе, и тот стремный мужик, как его – Джефф? – оба сказали, что правой рукой Ховарда была ты. И когда он пропал, именно ты взвалила на себя часть его обязанностей, отвечая на звонки и общаясь с журналистами. Меня это устраивает. Сделаем из тебя вторую Кэтрин Грэм* – фешенебельность есть, над стилем поработаем, язык подвешен. Так что выброси в урну всё, над чем ты там сейчас работаешь. У меня есть для тебя дельце. Я хочу, чтобы ты нашла одного из этих мутантов и взяла у него интервью. Да-да, - подняв в воздух ручку и наставив ее на девчонку, я подтвердил, что еще не закончил: - я в курсе, что они не были бы тайной столько лет, если бы орали про себя на каждом углу. Но тут-то и кроется вызов для любого журналиста – мне не верится, что никто никогда ничего не видел и ничего не знает. Свидетели есть всегда, их просто нужно найти. Или ты хочешь сказать, что где-то в мире есть летающий чувак – и его ни разу не спалили на горячем? Чушь собачья. Или вот, - я встряхнул опубликованной газетой, наделавшей столько шума: - генерация лазерных лучей!  Как тебе это? Срань Господня, швыряться лучами из глаз! Будь у меня такая способность, я бы застрелился еще в утробе матери. Хуже этого может быть только испускание звуковых волн. Я даже знаю, у кого есть подобная способность – моя сестра воет как баньши каждый раз, когда видит мое имя, опубликованное под очередной газетной статьей. Если никого не найдешь, можешь связаться с ней.  Что касается зацепок – то их у нас валом. Я полистал тут на досуге письма, пришедшие в редакцию после вашей маленькой шалости – половина читателей подозревает, что их сосед – мутант-упырь, второе место традиционно за тещами и домашними животными. Есть несколько писулек из какой-то дыры в Канаде – Шарлотсити, или что-то там, но я подозреваю, что там как раз таки голяк. Гугл висел минуты две, прежде чем показать мне это захолустье – кому бы пришло в голову ныкаться в подобном месте? Скорее всего, жителям просто надоело фоткать медведей или северное сияние ударило в голову, вот их и поперло на фантазии и приключения. Попробуем отыскать кого-нибудь в самом Вашингтоне. Ну, так что думаешь? – барабаня пальцами по столу, нетерпеливо поинтересовался я у Мартиши, стараясь не думать о том, мне самому было бы неплохо сдать пару тестов на нормальность. Хотя, париться не о чем – врачи ничего не нашли, так что квиты-биты.   

*Руководила газетой «Вашингтон Пост» на протяжении почти двух десятилетий; именно на годы её руководства пришелся один из самых известных периодов в истории газеты – Уотергейтский скандал, приведший в конечном итоге к отставке президента Ричарда Никсона. Её мемуары в 1998-м выиграли Пулитцеровскую премию.

Ох уж эта необходимость выслушивать собеседника. То и дело приходилось напоминать себе хотя бы изредка принимать заинтересованный вид и менять выражение лица раз в тридцать секунд. Впрочем, грех жаловаться. У меня могли быть крохотный рост, отвратительная ирония и ведро едкого сарказма, но уж если я в чем-то разбирался – так это в людях. В высоких и низких, толстых и тонких, добрых и злых. В тех, кто притворялся, что делает правое дело, и тех, кто совершал маленький подвиг ежедневно, даже не подозревая об этом. Наблюдение за людским многообразием никогда не надоедало, временами походя на возню в третьесортном гадюшнике, но то, что маячило на горизонте перед всеми нами, обещало зрелище не меньше тонущего Титаника. Так что опасения рыжеволосой и, теперь уже официально, подчиненной были ожидаемы и вполне понятны. Лоуренс вообще производила впечатление разумной дамочки. Немного наивной, не без этой романтической придури, конечно, но, в целом, вполне здравой. По крайней мере, на мое экстравагантное задание она отреагировала адекватно. Не впадала в истерику, экзальтированно не билась об пол, не плевалась пеной. Чудо, а не женщина, я ж говорю.   
- Во-первых, - внимательно выслушав собеседницу, наставил на девчонку палец я, начиная отсчет: - не говори «гоп», не увидев труп. Насколько мне известно, определить местонахождение твоего ненаглядного Ховарда в настоящий момент не представляется возможным. Следовательно, он может быть как живее всех живее, так и мертвее мертвого. Или я чего-то не знаю, и ты уже успела пожмакать его хладную тушку своими белыми ручками? Как же он тогда умер, скажи на милость – застрелился, отравился, подавился собственным галстуком, его сбил автобус? Во-вторых – не мороси лишнего, - загнув очередной палец, я попытался крутануться в кресле, с неудовлетворением признавая, что его место точно на помойке – кожаный монстр создавал отстойный крутящий момент, а на кой в офисе нужно кресло, если на нем невозможно даже нормально прокатиться?    
- Русские приютили Сноудена, потому что тот прилюдно поднассал в суп Обаме, так что международная хохма была заведомо запланирована и известна. С нашим, теперь уже общим, дружком Стиви все немного сложнее. Он ляпнул лишнего, забыв главный постулат любого уважающего себя журналиста. Нельзя одновременно говорить красиво, умно, безопасно и честно. После такого, как правило, в голове появляются новые дырки, и вряд ли они схожи с проколами для сережек. Так что вот тебе урок на будущее, Лоуренс – если не знаешь, стоит ли говорить правду, уходи от ответа и напускай тумана. Создай видимость наличия у себя информации, но никогда не играй краплеными картами и не выдавай желаемое за действительное. Брякнешь кому-нибудь непроверенную инфу, выставишь нас трепачами и дезинформаторами, а за такое не то, что мутанты – я сам тебе рот откушу. – Несмотря на мое крайне доходчивое предупреждение, в глубине души я всё же сомневался, что девчонка ему последует. Судя по мучавшим ее сомнениям, Лоуренс была из того самого отвратительного типа людей, что вечно думают о других. Проработав столько лет в журналистике, я знал, что ее устремления – пустая блажь. Невозможно уберечь всех, невозможно всех защитить, возможно лишь сделать так, чтобы жертв стало как можно меньше. А еще - позаботиться о том, чтобы ты сам не попал в число проигравших. Так уж устроено - волка кормили ноги, а нас – ноги и наше чутье. Искусство журналистики состояло в том, чтобы собрать из разрозненных кусочков цельную картину, и заранее предвосхитить события. Мы все, в своем роде, были цыганками, предсказывающими скорое будущее. Только с членом, обаянием и отличной камерой. Ну, ладно, может иногда и без члена. Но зато с вполне приличными сиськами. – Скользнув взглядом по ладной фигурке рыжей, я скептично приподнял бровь, ставя под вопрос последние десять минут из ее болтовни. Не потому, что ее слова были пропитаны щенячьей эмоциональностью, точно вафли, залитые кленовым сиропом, а потому, что она, кажется, врала мне, пытаясь обмануть при этом себя саму.
- Не хочешь рисковать, да? Так зачем ты тогда стала журналистом? Чтобы твои предки всего лишь могли полюбоваться твоей хорошенькой мордашкой в выпуске пятичасовых новостей? Да ладно, Лоуренс, - насмешливо фыркнув, я даже не пытался скрыть, что не верю ей ни на йоту. – Люди рискуют своей жизнью ежедневно, просто открыв по утрам глаза. Какой уж там – предсказать заранее, что может произойти! Тебя могут грохнуть даже в мясной лавке, зайди ты на минутку за порцией свежего бифштекса. А, знаешь, кто? Хреновы вегетарианцы! Потому что они терпеть не могут таких, как ты – задорных, живых, с ярким румянцем на всю щеку и не гнушающихся лопать трупы невинно убиенных коровок и овечек. Да еще и смеющих наслаждаться своей ролью хладнокровного убийцы. И если уж тебя не тревожат сомнения по этому поводу, так чего ради это должно беспокоить их? То же самое и с мутантами, цыпа. Вашингтон Пост, Ньй-Йорк Таймс, Дэйли Миррор – я знаю риторику их будущих выпусков, как содержимое своего бельевого шкафа. Сначала это тревожные новости, потом любопытство и тайное недовольство, а после – повальная агрессия и устранение причины. Америка – свободная страна, скажешь ты? У нас мужик может отрезать себе яйца, чтобы стать бабой и начать встречаться с бабой! Так-то оно так, детка, но мутантам никогда не получить своей индульгенции. Даже будь они трижды неграми и толерантными жополазами. Потому что они не просто аномалия и безобидный шажок в сторону – они новая ветка. Высшая ступень эволюции. Хищники, на тарелках которых плещется наше мелкое, склочное человечество. Угроза всем нам, и наше доблестное правительство скорее натянет себе трусы на голову, чем позволит существовать кому-то, способному уничтожить их самолеты одним только взглядом. В этом мире нет места девочке, проходящей сквозь стены и способной вырезать всю твою семью, пока ты мирно спишь в своей постели. Нет места летающему мальчику, чье местоположение невозможно поймать и отследить, потому что невозможность контролировать подобных людей означает потерю контроля. А контроль – это власть. Так спроси себя саму, Лоуренс, что же будет, после того, как одна маленькая газетенка опубликует то, что в этом мире так тщательно скрывали? Чествование тех, кто во многом превосходит нас самих, или массовые гонения и истребление всего того, что может нам угрожать? Заливая мне про свое нежелание новых жертв, ты как-то очень быстренько и удобно поспешила забыть о том, что сама выступила их палачом. Ваш «Миллениум» и твой драгоценный Ховард приговорили всех мутантов этой планеты разом, и раз уже его тут нет, то мне придется спросить с тебя. Время искупать грехи, рыжуха.
- А что касается меня – так тут все просто. – По-акульи улыбнувшись, я глянул на тщеславные фотки Ховарда, запечатлевшие разные мгновения подъема его карьеры. Странная хрень, скажу я вам. Никогда не понимал подобного самодрочева – все эти кубки, медали, сраные рамочки со сраными фотографиями. Просто стена почета, мать ее. Вершина самолюбования. Я скорее шмальнул бы себе в бедро, чем повесил бы хоть одну свою статью на стену. Хотя, не мне судить. Какое мне дело, если у кого-то встает только при виде своей довольной донельзя физиономии? Лоуренс вон и вовсе пялилась на них добрых две минуты – пусть забирает себе, если хочет.         
- У нас под ногами свой собственный Везувий, Йеллоустоун, гребаный Перл-Харбор, который, того и гляди, рванет ко всем чертям. Чего я хочу? Всего лишь забить себе местечко в первом ряду и, если повезет, подхватить еще парочку симпатичных задниц, которые свалятся вниз. А они свалятся, можешь мне поверить. Потому что общество никогда не примет их, правительство никогда не ратифицирует, соседи не смирятся. И тогда полетят их прекрасные, а, может, и ужасные мутировавшие головы. Как бы тебе объяснить – представь, что в твоей миленькой розовой ванне завелась плесень. Живет себе в трубах, не особо мешает, иногда щекоча пальцы, когда ты идешь принять душ. Словом, незримо существует рядом. Может быть, вызывает рак, а может – служит панацеей от всех болезней. Только ты не станешь проверять это и совать пальцы в сливную решетку, Лоуренс. Ты изничтожишь эту херь, даже будь она трижды прекрасна. Просто потому, что этой плесени здесь не место. Или потому, что она отличается от тебя самой. И не мне тебя винить – боже, детка, да так поступят девяносто девять процентов этого двинутого города. Инстинкт самосохранения, чтоб его. И в этом вся соль – мы будем тем одним процентом, которые сделают иначе. Ты, я, эти твои криповатые дружки в приемной станем этой самой погрешностью. Браком, одной сотой не верящих и не пошедших проторенной дорожкой журналюг, которые начнут свое собственное расследование и не подхватят массовый истеризм, когда он начнется. Дадим этим людям голос, потому что они имеют право быть услышанными. Ты ведь знаешь эту самую заповедь, что нам вбивали в голову на каждом занятии в институте. Объективность, беспристрастность, честность суждений. Я пойму, если тебе страшно. Мне тоже. Но нам придется это сделать потому, что этого для них больше не сделает никто. Так что перестань трястись, Мартиша, и давай уже сунем пальцы в это змеиное гнездо. Вдвоем – это ведь уже не так уж и страшно, так ведь? Ты будешь держаться за мое мужественное плечо, я - за твою хорошенькую коленку, и как-нибудь справимся. – Откинувшись на спинку скрипнувшего кресла, я немигающее уставился на рыжую, жалея, что не могу узнать, что творится у нее в голове. Небось думает, что мир был в большей безопасности, будь у меня проблемы с речью, а не с ростом. Ох уж эти женщины.   
- Впрочем, ты, конечно же, вправе от всего отказаться. – Нехотя признал я, оставляя за ней возможность выбора. Я ведь не тиран какой-то. Лоуренс и так придется приносить каждое утро кофе в мой офис и везде возить меня на машине, так почему бы не оставить за ней хотя бы эту маленькую иллюзию самостоятельно принятого решения?

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что девчонка скуксится на мое напоминание об ее причастности. Правда, к чести рыжухи, собралась она довольно быстро – смотришь, губка дрожит, того и гляди, вот-вот разревется, утыкаясь своими влажными глазами в лацканы моей рубашки, а тут раз тебе – собрана, сдержана, застегнута на все пуговицы, будто какой-то сержант ВВС, идущий на войну, ну, или на крайняк, знакомиться с предками своей залетевшей любви. Незнакомая с утра Лоуренс начинала нравиться мне все больше и больше, и не сказать, что безосновательно. Умная, ироничная, забавная - прибавьте к этому внешность кинодивы и подумайте, какой мужик сумел бы тут устоять. Ну, ладно, некоторые мужики может и смогли бы – но проблема-то там обстояла в том, что им вообще от природы нравились другие мужики, а не в том, что моя новая сотрудница оказалась недостаточно горячей штучкой. Единственный минус Мартиши состоял в том, что рядом с привлекательной женщиной меня начинало нести как какаду под кислотой, а это, согласитесь, могло значительно удлинить, а то и ухудшить наши с ней взаимоотношения. Не все женщины любят, когда их мужик болтливей, чем они сами. К тому же, мои дела с этими романтическими сюси-муры обстояли чуть более чем хреново. Нет, будь я, конечно, каким-нибудь желторотым сопляком, кисель вроде «шелк твоих волос струится по мрамору белых плеч» и прочие ла-ла-ла про «ресницы, слюдяными крылышками стрекоз вонзающиеся в щеки» – и с какой бабой это может прокатить, ну бррр же? – может и мог бы подействовать, но проблема заключалась в том, что я никогда не умел делать подобные комплименты достаточно путёво, чтобы понравиться дамочкам. Иначе говоря, им скорее хотелось меня пришить, нежели прыгнуть ко мне в койку. Это всё из-за ума и воспитания, я знаю. Будь моя маман помудрее, она могла бы подсказать мне еще в детстве, когда следует закрыть рот, а когда – лепить куличик. Потому что, услышав «ты похожа на лань, дорогая», вместо того, чтобы умилиться огромным глазам, у меня в первую очередь вылетало «лань весит двести фунтов, чувак, ты уверен в своей неуязвимости»? Так что успешность нашего коммуницирования с рыжухой не сказать, чтобы сильно, но всё-таки меня беспокоила. Не хочется, знаете ли, упасть в грязь лицом перед возможной матерью твоих детей. О том, что такая фифа, как Лоуренс, скорее всего ест таких, как я, на завтрак, я благоразумно старался не думать. Особенно тогда, когда подчиненная вдруг придвинулась ближе, облокачиваясь своими невыразимо длинными ногами о край моего стола. Я шумно сглотнул и постарался ослабить узел давящего галстука, запоздало вспомнив, что того нет и в помине. К счастью, мои переживания оказались Мартише до звезды – волооко глядя мне в глаза, она погрузилась в воспоминания о поведении Ховарда в тот злополучный день, и меня на краткий миг кольнула совесть. Я не хотел, чтобы она грустила или чувствовала себя причастной, но беда была в том, что причастной она все-таки была, да и повод для грусти, не найдись вдруг Ховард живым, был, вполне-таки, реален и осязаем. И чем, кстати, ей не понравилось мое сравнение мутантов с плесенью? Эта ползучая крошка пережила динозавров и ядерный удар, так что на моем языке изящной словесности я присудил бы ей десять из десяти. Люди, к примеру, не поднялись бы выше шестерки.       
- Не знаю, - поймав взгляд ее серьезных глаз, ответил я, стараясь быть честным. Не потому, что весь из себя джентльмен, а потому, что вопрос, заданный Лоуренс, не предусматривал иного отношения. Я врал легко, изобретая ту часть правды, которая необходима мне в тот или иной момент, но сейчас правда заключалась в том, что я не знал хорошего ответа. Нет, я, конечно, мог бы сказать, что поступил бы иначе, спас бы всех, благоразумно уселся и прикрыл бы своим седалищем новость, способную взорвать мир, так и не дав ей увидеть свет, но была ли в этом трепе хоть капля истины? Все мы были журналистами до мозга костей, и этому нельзя было научить, потому что это образ жизни, определенное внутреннее состояние. Мы не могли не писать, не могли не гоняться за всевозможными слухами, не совать свой нос в переделку, боясь, что его прищемят, потому что жить так и означало быть журналистом. Так что плохого сделал Ховард, опубликовав свою статью? Всего лишь свою работу.
- Когда я писал о коррупции, я… не знаю, просто не думал об этом? – Мысль о том, что Мартиша читала мои статьи, грела душу почище любого ирландского виски, но вряд ли ее заинтересовали бы подобные откровения. – В том смысле, что я, разумеется, отдавал себе отчет, что меня могут запросто найти расфасованным по кускам в упаковках для яиц, но тогда мне не казалось это чем-то важным. Я просто хотел прищучить пару коррумпированных золотых задниц, сделать немножко добра для бедных нигерийских детей и урвать свой небольшой кусочек славы. Ну, ладно, может быть и большой, потому что других дураков писать о подобном не было. Но итоговая польза всегда перевешивала риск, понимаешь? – разведя руками, я чертыхнулся, злясь, что не могу объяснить подробнее. – А с Ховардом и этими вашими мутантами вышло наоборот. Он поставил на кон всё и проиграл, подставляя при этом хренову тучу других людей. Помнишь то правило, что вдалбливали нам в институте? Никогда не верь в то, что печатаешь, и никогда не печатай того, во что веришь. Так вот, он его нарушил, и мироздание отымело его по самые гланды. Был ли он прав или не прав, делая то, что сделал? Да хрен его знает. Факт состоит в том, что теперь нам с тобой придется это разгребать. Знаешь, один мой знакомый пастор однажды сказал: не можешь поступить разумно, поступай правильно. Вот этим я и собираюсь заняться. - О том, что сейчас я бессовестно цитирую «Светлячка», ей знать было совсем необязательно. 
- Интересно другое, - откинувшись на спинку кресла, я устроился поудобнее, переплетя пальцы на животе и не без любопытства разглядывая чеканный профиль своей рыжеволосой визави. – Я знаю журналюг, Лоуренс. У них у всех полный бедлам в башке и хорошо, если только в ней. Не сказать, что я шибко внакладе, сам такой же. Работа двадцать четыре часа и семь дней в неделю, полное отсутствие личной жизни, нездоровая еда, литры плохого кофе, странные сексуальные девиации и солидные психические отклонения  – это так, лишь краеугольная вишенка на нашем фриктаунском торте. Но ты-то совсем другая, а, Пэтти? Редкая пташка в нашем террариуме, элитная дамочка, у которой с виду все в порядке. Так зачем ты здесь? Какой тебе интерес до этой сомнительной работы? Потому что на самом-то деле есть всего два правильных ответа, - подавшись вперед, уже гораздо тише добавил я, пожимая плечами: - либо у тебя абсолютно идиотский вкус до стремноватых развлечений, либо ты что-то скрываешь. А поскольку я собираюсь доверить тебе свою жизнь, в мои планы входит узнать правду.

Обожаю провокационные вопросы. Правда, совсем немногие умели отвечать на них с огоньком. Так, чтобы ух, десять из десяти, это ваще, ребята! Большинство опрошенных, как правило, тут же начинали что-то неразборчиво мямлить, неуклюже топчась на месте, остальные же зачем-то доставали пистолеты и ножи. Последнее я всегда воспринимал как сигнал к завершению не вполне задавшейся беседы и спешил немедленно ретироваться. Нет, ну а чего, собственно, ждать, если у человека словарный запас никакущий, а вот желание понаделать во мне новых дырок ого-го какое? С такими болтать – только время терять. Совсем иной категорией были те, которые говорили дофига, при этом умудряясь не сказать ничего. Или же сбивали с толку так, что ты сам забывал, о чем спрашивал. Но с этими хотя бы было интересно. Взять, к примеру, Лоуренс – каюсь, бестактно расспрашивая рыжуху, я вполне ожидал услышать признания в том, что ей тоже не чуждо репортерское тщеславие. Не подумайте плохого: эгоизм – это прекрасно, а здоровый цинизм – это прекрасно вдвойне! В нашем мудацком мире даже таким трепетным фиалкам, вроде меня, жилось ой как непросто, так что уж говорить о такой тонкокостной и хрупкой гортензии, как Мартиша? Будь я на месте своей среброглазой сотрудницы, вообще бы ввел наращивание крепкой слоновьей брони для защиты своего нежного мироощущения в часть обязательной программы. Не поэтому ли все известные мне красивые женщины были дьявольски хитры, неутомимо расчетливы и совершенно бессердечны? И я понимал их практически стопроцентно. Чтобы побеждать в суровом мире мужчин, надо было стать акулой, а акулы кусаются. Так что, говоря строго, мой несбоящий радар на женское коварство не терпел крушения ни разу до сего дня, а потопил его не кто иной, как утес имени рыжеволосой Пэтти-Пэт. Жаждя услышать о маленьких самовлюбленных планах, засевших в ее хорошенькой головке и способных вполне сыграть нам обоим на руку, я столкнулся с жертвенностью Робин Гуда, и Лоуренс, похоже, была настроена охренеть как серьезно. О том, что девчонка может талантливо стебаться и вешать мне на уши лапшу, я даже не задумывался. Профессиональная деформация, знаете ли. Соврете столько же раз, сколько я, и не такому научитесь. – Немигающим удавом глядя на решившую пооткровенничать и отчаянно смущавшуюся Лоуренс, я не знал, что делать в первую очередь – хорошенько встряхнуть ее, выбивая всю эту идеалистическую дурь у нее из головы или достать телефон, фоткая на камеру первое и последнее существо, действительно показавшееся мне невинным. Не в том жутком постельном смысле, нет. Будучи мужиком тридцати с гаком лет, я вполне допускал мысль о том, что оказавшаяся чуть младше меня Мартиша тоже занимается сексом. Ее отличало другое – прожив свои солидные для любой женщины года и заимев нехилый жизненный опыт, она по-прежнему казалась чистой, преследуя свои убеждения, какими бы глупыми они ни казались. Будто мир дотронулся до нее, но не смог испортить. Верная, пылкая, искренняя – гребаный весенний цветок, выросший где-то посреди загаженного Ди Си. Ну и что мне теперь с ней делать? Нещадно скрипя стулом, я мрачно слушал беззаботную болтовню Мартиши, в несвойственной мне манере проглотив даже ее невинное подначивание моих сексуальных предпочтений. Повезёт – сама узнает. Свяжу ее изолентой, прилеплю к водопроводному стояку и задам хорошенькую трепку, чтобы думать забыла о всяких глупостях. Заодно и мне будет уроком. На будущее, Купер, - не задавай вопросов, если не уверен, что готов слышать ответы. Уже сейчас я знал, что погорячился. Заливая ей про необходимость помочь бедным плесневелым мутантам, я преследовал свои собственные циничные цели, желая перетянуть на свою сторону талантливого автора и разрекламированное в ходе скандала с Ховардом лицо. А вместо этого получил наивную девчонку, готовую помогать мне просто потому, что считает это правильным и хочет спасти мир. Не терпится погеройствовать, Лоуренс? Так я скажу тебе, кто такие герои. Это те, кто, спасая одних, стали виновниками гибели других людей. Если не веришь, можешь потом глянуть в словаре. В отличие от нее, я прекрасно отдавал себе отчет, во что мы ввязываемся. Это было опасно – чуть менее чем лезть в огнедышащий вулкан на одной резинке от трусов и чуть более чем пытаться попасть в мишень в комнате с зеркальными стенами. Рикошет и, как следствие, дырка в башке, Мартиша. Вот, что случится с нами, если мы совершим ошибку. И если хладнокровной прожженной дамочкой, жаждущей лишь денег и славы, я мог бы рискнуть, то невинной чистосердечной девчонкой – нет. Только не надо этих смердящих речей про чью-то хорошесть – от совестливых разговоров у меня частенько бывает изжога, а я всего лишь не желаю гореть в аду из-за того, что какая-то глупая гусыня погибла, исполняя мое поручение.
- Дай-ка сюда, - бесцеремонно выхватив из рук рыжей листовку, я на мгновение вчитался в безвкусно оформленный текст, почти тут же презрительно кривя губы. Хреновы фанатики. Ненавижу сектантов – правда, хуже них в мире были лишь рекламные паузы во время экшена на ТиВи и внезапно закончившиеся деньги в момент разговора с телефонной проституткой. Однако это может сработать. Если эта рекламная мазня сумеет уберечь Мартишу от ненужного риска, то и хрен бы с ней, пусть раздают.
- О, смотри-ка, - фальшиво улыбнувшись, я помахал буклетом перед носом длинноногой сотрудницы, даже не пытаясь казаться честным. – У кого-то в этом городе есть мнение, отличное от твоего, Пэтти. Этот кто-то считает, что мутантам место в психушке. Что им не нужно помогать, их нужно лечить – только интересно, как? Сработают ли разговоры по душам, или всё потеряно и единственная надежда на полную лоботомию? А еще вопрос, как далеко зайдут те, кому посчастливится разжиться первым подопытным экземпляром? Что-то мне подсказывает, что в этот момент твои свободолюбивые освободительные речи придутся по вкусу далеко не всем. Так что ты уж постарайся, чтобы о них никто не узнал. – В миг посерьезнев, предупредил ее я, отдавая новые приказания: - значит так, с сегодняшнего дня ты на лайтовой версии, Лоуренс. Ты как яйца – участвуешь, но не входишь, поняла? Если на тебя попрет летающий чувак – ты не отвесишь челюсть, нет, ты скажешь, что твоя бородатая редакторская мать не велит тебе болтать с незнакомцами и унесешь ноги так быстро, как только сможешь. Никаких перестрелок в переулках, никаких пышущих льдом мудаков, уверяющих, что им нужна помощь – это ясно? Ты разнюхиваешь, задаешь вопросы, если возможно, делаешь фотки и снимаешь видос, и уматываешь раньше, чем стало слишком жарко, усекла? Кивни, если да. Вляпаешься в говнище, имей в виду, лишу всех премиальных и взгрею так, что еще неделю не сможешь сидеть. А теперь сожги эту х*рню, захламляющую мой ящик, и выясни, что за организация за этим стоит и какого это рожна она решила, что разжигание ненависти среди населения – отличный пиарный ход. Понадобится толковая легенда – скажешь, что твой новый босс трансильванский кровопийца, путешествующий во времени и едящий младенцев на завтрак. Кстати, тебе еще искать для интервью мутанта – ты же не думала, что я об этом забыл. О, а еще, - поморщившись, закатил глаза я, гадая, почему мне приходится учить людей очевидным вещам. – Черный, Лоуренс. Кофе должен быть крепким, горячим и черным. Почти как секс, только черный – на любителя.