К темноте и тишине в квартире по возвращению с работы я давно привыкла. Чуждой она не кажется, беспокойной тоже. Это, вроде как, моя крепость одиночества, в которой не ждешь никого, в которой, в принципе, никого не должно быть.
Сегодня я задерживалась дольше чем планировала. За обсуждением готовящегося вот-вот выйти выпуска прошел весь день. Мы хотели сделать все как можно лучше, хотя Купер придерживался мнения, что все, что нам нужно на итоговой стадии, когда все статьи откорректированы и собраны в один номер — это здоровая доля цинизма, без которого в циничном мире попросту не выжить. Всем плевать на общее благо и мир во всем мире. Я же все еще не хотела мириться с этим, но предпочитала свои мысли и идеи держать в себе.  Мне все еще нужен был план по спасению. Я надеялась, что именно план, а не спасение себя самой.
Так уж вышло, что сегодня, помимо того, что я задержалась, я еще и почти не заглядывала в мобильный. Лишь раз пару часов назад – с надеждой, которая рассеивалась быстро. Мы, конечно, перезванивались. Чаще – переписывались. Иногда Лион не брал трубку, иногда подолгу не отвечал на посланные сообщения. А когда отвечал, то в большинстве случаев – с предложением встретиться здесь и сейчас. Вот и сейчас вышло прочесть сообщение… не слишком поздно, чтобы просить прощение, но достаточно поздно, чтобы пытаться отвечать на ходу, тыкая пальцем на кнопку нужного этажа и открывая замок на двери.
Таким вот был мужчина, с которым я познакомилась когда-то в английском пабе, а потом, первый раз в жизни, наглядно увидела, что есть еще кто-то, обладающий даром. Не таким как у меня, другим, но это было самое настоящее ошеломляющее открытие. Своей тайной я тоже поделилась. Случайно, не намеренно, но он, каким-то образом, понял все сразу же.
Лиону не нужны были ключи от входной двери, чтобы зайти в гости. Куда важнее для него было согласие “заглядывать” тогда, когда у него будет время. Я почему-то не сомневалась, что и у него есть где-то его крепость одиночества, которую он выбрал себе домом, в котором можно переждать бурю, остаться наедине с собой.  Он, конечно, не был заядлым интровертом, скорее наоборот, но это не меняло моего мнения – каждому нужно было его место, в котором уютно будет побыть одному.
Висящая на вешалке куртка была замечена мною сразу же, чуть погодя неподвижный силуэт на широком подоконнике у открытого окна. В комнате запах вот-вот готовящегося наступить лета и уже почти летней вечерней свежести. Причудливо выглядит вдруг оказавшаяся в моей квартире цветущая орхидея. Не иначе – в подарок. Без длинного переплетения корней, которое принято высаживать в горшок, а затем любоваться день за днем на не увядающие цветы. Долго ли проживет она без своих корней? Подняв цветок, я, не будучи заядлым цветоводом, примостила его в небольшую вазу, ставя на барную стойку, заменяющую в моем жилище кухонный стол. Скинув туфли, я решила не будить пока Лиона, чувствуя, что лучшее, что ему сейчас нужно – это отдых. Ну и, возможно, омлет на ужин. Такой вот, с кусочками бекона, тянущимся сыром и свежими томатами, за приготовление которого я и взялась.

Когда я засыпала на подоконнике, у меня обычно всегда затекала шея. Сон мой был омрачен этим фактом и потому был довольно недолгим. Я не создаю много шума, кастрюлями не громыхаю, пускаясь в пляс, как персонаж диснеевского мультфильма, но Лион спит слишком чутко, словно готовый вскочить по команде и ринуться в бой, круша неприятеля. Сравнение, пришедшее в голову, было бы забавным, если бы слишком не походило на правду. Есть вещи, о которых мы все еще не говорим. Будучи не уверенной до конца, нужно ли вообще начинать о них разговор, я придерживаюсь мнения, что он бы не ответил. Не все вопросы нуждаются в ответах, как и не все тайны должны быть раскрыты. Только вот беспокойно всякий раз, когда пальцы нащупывали тонкую полоску шрама, остающегося после зажившей раны.  Раньше можно было притупить внимание линиями татуировок, но обман переставал действовать, как только появилась возможность полагаться на тактильные ощущения больше, чем на глаза. Вот тогда хочется услышать и узнать все, а затем начать отговаривать от всего по очереди, убеждая, что оно того не стоит. Разве так нужно рисковать своей жизнью? А цель, какая цель у всего этого? Единственное желание чувствовать себя на грани, бегущим со смертью наперегонки, закладывающим свою жизнь в глупую и ненужную игру?  Когда-то я была фаталистом, а теперь я хотела бороться до конца, только чтобы не допустить того, чему судьба уже уготовила произойти и случиться, прописала заранее и роли и места. 
Есть еще одна причина, по которой я каждый раз глотаю слова, не давая им сложиться в укоризненные вопросы и мольбы. Когда он рядом на какое-то время многое теряло смысл. События, мысли, даже слова… Одно вдруг теряет смысл, а другое, наоборот, его приобретает.  Как такое может быть?
- Эй, ты не оставляешь мне возможности позаботиться о тебе, - шутливо причитаю я, выпуская из рук нож и, поворачивая голову, оставляю поцелуй в уголке его губ. – Почти все. Ты можешь пока занять свое место, - оттесняю Лиона в сторону, добавляя оставшиеся ингредиенты. – У меня для тебя заготовлена всем историям история, - обещаю чуть ли не добрую сказку, а, на самом деле, скорее печальную историю о прошлом и о жизни, которая разводит людей не просто по миру, а по разные стороны одной и той же проблемы.  И в самом деле – всем историям история.  Беря за руку, отвожу к барному стулу, так что теперь парень восседает в компании своей же орхидеи – не врученной мне торжественно, но засчитанной за подарок.
- Сегодня к нам в редакцию пришло письмо, в котором одна женщина утверждала, что видела человека, зажигающего огонь силой мысли. Она расписывала, что это один из ее соседей, который поджег, таким образом, содержимое урны на улице под окнами ее квартиры. Она успела сделать фотографию, которую выслала в письме. А на фото был ее домашний питомец – кот сфинкс. Хейли страшно разозлилась, а Купер предложил сделать в одном из следующих номеров целый раздел, посвященный таким историям, - рассказываю я через плечо, уже не заботясь о том, насколько меня поймет Лион. Всех моих коллег он уже давно знает по именам и по историям, связанным с ними.
- Приветственный омлет, - выложив на тарелку внушительную часть приготовленного, я пододвигаю ее ближе к парню. – Тебе.
Сажусь напротив и просто рассматриваю его со слабой улыбкой, чтобы отметить для себя, изменилось ли что с нашего недавнего расставания. Поменялось ли что-то в его взгляде, в светлых голубых глазах, улыбке. Расставание ощущается только тогда, когда впереди неизвестность. Как долго придется ждать? Сколько пройдет времени? Теперь же, как будто и не было дней ожидания вовсе.
- Спасибо за цветок. Откуда ты его достал? – щурюсь, самую малость лукаво.

- Надеюсь, они не хватятся и не заметят пропажи, - подытоживаю я, впитывая в себя его радость, примешивая к своей радости от прекратившейся на какое-то время разлуки.
Иногда я воображаю, как живу в другом городе и другой стране. Чемодан для путешествий убран в дальний угол шкафа, потому что путешествуем мы последнее время налегке. Нет, я воображаю себе целый переезд. Представляю, как складываю свои вещи, без которых не мыслю своей жизни где-нибудь там. Чаще всего я думаю об этом когда вакуум вокруг нас заполняет все пространство квартиры, делая ее похожей на место, не имеющее точных координат в пространстве. Какая разница, что происходит там – в Вашингтоне, стоит только ступить за порог. Куда важнее то, что происходит здесь. Мы лежим рядом в такие моменты, переплетя пальцы, а вокруг совсем тихо. Сон никак не хочет приходить, потому что я хочу принять важное решение и никак не могу себя заставить сказать об этом.
Лиона здесь ничего не держит, а я не могу решиться. Вот и воображаю себе дом на тихой улочке где-нибудь в Киото (Лиону бы понравилась просторная квартира где-нибудь на Синдзюку) или дом в одном из небольших городков Тосканы (старинный особняк, затерявшийся средь виноградных лоз и бескрайних полей). Пока Лион, смежив веки, что-то, наверное, видит во сне, я, прижав голову к его плечу, обдумываю детально план своего-нашего побега. Потом разумно прикидываю варианты, где бы могла работать. Будет ли это похоже на долгосрочный отпуск? А потом начинаются мысли о работе, о том, что я не могу бросить, словно дав когда-то клятву не вырывать корней, вросших когда-то в эту землю.
- Мы просто хотим, чтобы люди поняли, что те, кто наделен способностью, такие же люди, как они.  Что они также переживают, волнуются, радуются. Все постоянно твердят о своем мнении и своих чувствах, о своем страхе жить рядом с такими людьми, но нет никого, кто мог бы так же открыто заявить со стороны… - тут я замялась, потому что больше всего не любила и не хотела использовать слово “мутант”, - заявить об этом с нашей стороны. Я месяц назад брала интервью у человека, который может людей лечить. Исцелять любые раны, представляешь. Только представь – он мог бы стать новым мессией. Но потом какой-то пастор из местной католической церкви дал свое экспертное мнение в другой газете и на радио, отрицая сам факт этого и признавая, что эта способность от дьявола. Он не называл имен, спрятался так, чтобы не выследить, и затерялся где-то в Индии, - я начинала распаляться, как будто собиралась доказывать Лиону что-то, а может хотела, чтобы он был на моей стороне. Но правда была в том, что об этой спорной теме не хотелось говорить здесь и тем более сейчас. Хотелось оставить ее за порогом. Правда была в том, что мне больше не хотелось быть журналистом до мозга костей.
- Слова выражают мнение. А вот мнение или намерение куда опаснее. Обязательно появятся люди, которые будут ненавидеть абсолютно каждую мысль, заключенную в словах, - слабо улыбнувшись, я добавила следом уже без той усталости: - Да и не буду я геройствовать. Я же прекрасно понимаю, что моя способность едва ли потянет на полноценную историю для комикса. Журналист эмпат, глупость, никакого экшна, никаких погонь и разборок, - отшутилась я, посмеиваясь собственным словам. – Я не собираюсь брать на себя больше, чем смогу вынести. А Купер он такой. И слишком умный и слишком самонадеянный, я бы сказала.
Так оно и было, мне не нужно было скрывать от Лиона что-то. Потому и улыбка без тени сомнений, когда мы изучали взглядом друг друга. Я знаю, о чем он говорит, знаю, что чувствует. И это знание терзало всякий раз, перекатывалось от него ко мне, ходило по кругу. Не обговоренные вслух темы, не сказанные слова и не заданные вопросы.
Если я спрошу, ты же мне ответишь, что не можешь иначе? Даже если каждый раз, когда долгим молчанием встречаешь мое сообщение или пропущенный звонок, у меня ноги подкашиваются и страшно узнать жестокую правду? Такой вот дурацкий мир, такая мрачная ирония.
А потому цепляюсь за его тепло, отдавая взамен свое. Как легкое дуновение ветра, тихое эхо, так и эмпатия касается его, напоминая о себе.
- Может останемся сегодня здесь? – предлагаю я, не упоминая Лиону, что вид его спящего больше всего настроил на то, что ему и самому требуется отдых и перерыв, хотя бы небольшой, в перемещениях по миру, которым он, должно быть, потерял счет.

Я кожей чувствую, Лиону есть, что ответить на мою речь о стремлении кому-то что-то доказать, но он предпочитает промолчать. Кем-то когда-то сказанные слова засели в голове, прокручиваясь, раз за разом. Мы всего лишь песчинки на лобовом стекле космического корабля, мчащего в бесконечность. Иными словами, нет никакого смысла сопротивляться грядущему и лучше всего встречать любой спор молча, оставаясь при своем мнении. Нет никакой высшей цели, нет никакого спасения. Ничего этого нет и в помине. Никто не должен жертвовать своей репутацией, благосостоянием и тем более жизнью, чтобы изменить привычный ход вещей.
Наверное, на самом деле, я не идеалистка. Просто хочу ею быть. Потому что кто-то должен быть идеалистом в современном мире, чтобы хоть на незначительную долю процента приблизить его к равенству.
Будь я идеалисткой, то предпочла бы сейчас, повинуясь собственным идеалам, просидеть на улице возле Конгресса в палатке с лозунгами, написанными на транспаранте. Будь я идеалисткой, то нашла бы любую возможность, чтобы бросаться обличающими выражениями и не давать покоя никому вокруг. Вознамерившись, стать идеалисткой, я бы, скорее всего, стояла до последнего, не признавая никаких полутонов, стремясь лишь к категоричному высокому. Только так уж выходило, что счастье удавалось найти вовсе не в громких словах, не в осознании наконец наступившего всеобщего блага, а в чем-то куда более сокровенном и ценном. Мук вины я не чувствовала на сей счет, хотя должна была для полноты картины.
И все-таки забавно, как один материал, появившийся на страницах газеты вдруг меняет все вокруг. Не в лучшую сторону, но разве после такого нельзя надеяться на повторение, но уже в противоположную сторону?
Лион самый настоящий проводник. С этого все и начинается когда-то. С обещания показать город только что прилетевшей туристке, пусть и со статусом журналист. И проводник — это больше чем род деятельности, это стиль жизни, веление сердца и оттенок души.
Может быть и я устала, может быть мне в самом деле нужен свежий воздух, в котором разлита щепотка морской соли. Может быть для нас это будет лучшим лекарством на сегодня. 
- Люди так и проводят свои вечера. Если ты не знал. Сидят после работы у телика и смотрят сериалы. Еще читают книги, еще торчат в интернете. Это очень увлекательно, можно даже втянуться. Никогда не пробовал? - тон сам становится поучительным, словно я примеряю на себя роль учительницы, объясняющей отстающему в учебе и нахватавшему плохих оценок ученику, что после школы нужно не просто ходить по улице с друзьями, но еще и уделять внимание своей успеваемости. Но как ученику, так и Лиону такой досуг кажется откровенно скучен. Эта искрящаяся энергия в нем, толкающая вперед, стремящаяся к движению и не признающая длительного покоя. Вот и сейчас он, конечно же, не со зла и не из желания обидеть, просто выбор кажется очевидным, что не вызывает сомнения. Поэтому и на вечер навешивается ярлык ванильно-карамельного, с чем я могу только смириться. Греюсь его теплом, прихватывая мягкую кожу губ в поцелуе, пока его ладони, на которых так символично и так двойственно нарисованы вольная птица и отдающий пепельной тоской череп, водят по волосам, снимая былое напряжение и почти не оставляя места для волнения. Есть что-то трепетное в том, как он говорит "мы".
- Это была бы идеальная работа, а я была бы идеальным работником, - жмурясь, мечтательно улыбаясь. – Столько бы денег сэкономила на перелетах для редакции. Я над этим работаю, - вру я уже себе, но чистосердечно, веря в свою же ложь, поглаживая пальцами острые скулы и маленькое пятнышко татуировки на лице.
- Так и быть, никакого Титаника на этот раз. Холодно ночами на Силиции? – спрашиваю я, тем самым принимая предложение Лиона, оперативно сгребая пустые тарелки и запихивая их в раковину, прежде чем отправиться к шкафу. Платье с узким подолом не кажется удобным для ночной прогулки. Вытянув из своего гардероба футболку с джинсами, я вопросительно взглянула на парня:
- Подойдет или нет? – он наверняка там бывал и не раз, потому что всегда ну или почти всегда знает куда приглашает, что обещает и людей, которых там порой мы встречаем.

В один момент кажется, что мы и наш сегодняшний вечер висят на волоске, готовые вот-вот потерпеть крах и высоких рифов. Иногда такое случалось. Иногда слишком быстро. Вот мы беседуем на кухне, болтаем о пустяках, а потом мелодия и гробовое молчание.
Обычно я опускаю взгляд, отворачиваюсь изображая активную деятельность. Требуется отвлечь внимание, чтобы не смотреть на Лиона, повторяя про себя, а может быть и вслух одну единственную фразу.
Не поднимай трубку.
И это не скроешь. Я даже заводить разговор не берусь, старательно игнорируя, делая вид, что так и должно быть. Речь идет о чем-то важном, но я не хочу знать. Мне страшно узнать, когда я ловлю тихие отзвуки подступающей холодности, сосредоточенности и непоколебимости. Как в ту нашу вторую встречу в лифте, когда к горлу был приставлен нож и эмоции смешались в один сплошной коктейль готового действовать решительно и бороться до конца человека. И всякий раз мне приходилось выстраивать стену как единственное средство защиты от собственного страха.
А если ты когда-нибудь не вернешься. Что будет тогда? – хочется спросить в такие моменты мне, но я продолжаю молчать, боясь услышать его ответ. Потому что знаю, что он ответит. Продолжать жить, что же еще. В сущности, только это и остается. Только страшно от того, что если что-то и случится, то я не узнаю.
Иногда это слишком сильно гложет, особенно после его ухода. С Лионом же обычно легко перестраиваться на его волну, ловя момент, живя настоящим. В конце концов, это единственная возможность почувствовать себя лучше. Обнимая его, отвечая на поцелуй мне запоздало хочется отказаться, настаивая, что моя квартира это мой дом, то место с которым я связана душевно. Здесь все привычно и все знакомо, нет лишних звуков, запахов (когда Лион предпочитает курить возле открытого окна, а не делать это за кухонным столом, пусть и стола у меня нет), нет и посторонних. Лиону же здесь как будто тесно всякий раз, когда он остается, хотя тесно ему, скорее всего, просто в этом мире среднестатистического человека, предпочитающего ложиться спать в двадцать два часа. Он долго смеялся, когда узнал об этом моем прегрешении.
Стремительной волной накатывается перемещение из одного уголка земли в другой, разом прибавляя яркости и четкости окружающему пространству. У меня, как и каждый раз до этого, перехватывает дух. Эмпатия бушует, выбрасывая часть ощущений в единственного, кто находится рядом, перемножая и создавая цикличность. Чем сильнее на плечи давит усталость, тем больше сил это съедает и возможность повиснуть на Лионе запросто воспринимается как передышка, от которой даже совестно. Сегодня я обещала позаботиться о нем, но только не в преодолении травы, от которой еще веет дневным теплом.
- Стало быть, у тебя здесь есть знакомый старик? – шепчу, прикрывая глаза, ощущая теперь леность и расслабленность, перетекающую ко мне с умиротворенным шумом волн, тихой песней и той самой оторванности от всего остального мира. Пробираясь, мы выплываем к небольшой веранде возле трехэтажного каменного дома заставленной столиками. Тут не курортная атмосфера, где шумно и кругом снуют дети, которым скучно и которые не знают куда деть появившуюся ночью энергию, в то время как их родители обосновались с бокалом вина, понизив голос, шепчась о чем-то. Скорее, атмосфера для своих, да и за столиками оказываются сплошь представительные дамы и их спутники. Здание походит на маленькую гостиницу, их еще, вроде как, называют пансионатами, в зависимости от местности видимо.
- Ого, да мы здесь будем походить на настоящих пришельцев, - выдыхаю смешливо на ухо Лиону, не замечая в нем до сих пор тяги к такому специфичному окружению. Зато мне, как эмпату здесь хорошо. Все находящиеся здесь, оставшиеся в столь поздний час, кажутся такими расслабленными, такими спокойными, словно узнали в своей жизни какую-то тайну, которая приходит только с возрастом.
- Как думаешь, тому старичку, наверное, лет сто или больше? - кидаю я взгляд на одинокий силуэт у самого края веранды.

В такие моменты, когда должен вот-вот случиться контакт с другими людьми, я всегда испытываю смешанные чувства: стеснение, осознание собственной неуместности, но и интерес не просто к месту, в котором я бы, может и могла побывать, но к конкретному моменту времени, в которое меня здесь могло не быть. Столько раз, ощущая на себе истончающиеся границы мира, захватывающий дух прыжок сквозь бездну. Первое, что меняется это ощущения. Резкую смену температуры, теплый ветерок на коже, запахи. Потом уже можно присмотреться к тому, что заполняет самой этот кусочек мира. Очень часто это люди из другого мира, с другой жизнью, культурой, а из-за этого начинает казаться, что у них и мысли в голове разные. Одно едино – это чувства. Единый язык общения. И вот тогда я впадаю в некоторое оцепенение, вдруг теряя понимание того, как стоит разговаривать, смотреть. Самое главное – стоит ли оправдываться за свое присутствие, пытаясь с доскональной тщательностью продумать маршрут и подсказать самое вкусное кафе в аэропорту, который нам обязательно нужно было посетить для того, чтобы прилететь сюда.
Для Лиона же все одно – видимо это особое умение, вести и чувствовать себя всегда к месту, не важно где это место будет и что за люди будут вокруг. Он никогда не придумывает причин и его появление становилось как чужой сон, начало которого редко можешь вспомнить, проснувшись утром.  Особое умение или, скорее, особенность характера, которой можно даже позавидовать. Конечно, если ты не эмпат, который привык себя ограничивать в таких вещах во имя душевного равновесия и спокойствия. Как незваный гость нагрянувший на чужой праздник жизни мне хочется вести себя тихо и незаметно и уж точно не пытаться присоединиться к тем немногочисленным неспящим в этот час людям. Им наш приход не кажется чем-то удивительным или лишним. Возможно, мы слишком походим на путешественников, потерявших счет времени и бредущих вдоль кромки моря до тех пор, пока ноги не потребовали отдохнуть и, по счастливой случайности, на нашем пути оказалось это место. И место очень подходящее для отдыха - я оказываюсь посреди спокойного моря в большей степени задумчивого.
Опустившись в предложенное кресло, я понимаю, что могу провести здесь несколько часов к ряду. С разговорами или без, с музыкой или в тишине. Побыть наедине с собой, подумать, отыскав ответы на заданные когда-то вопросы. Нашей компанией на этот вечер оказывается загадочный пожилой мужчина, лицо которого и то, как он держался все еще хранили в себе ту статность, которую нельзя было не отметить. Без труда можно было представить насколько красивым он был в молодости, взирая на окружающих с хитрым прищуром.
Пока Лион раскуривает трубку, не выглядя при этом достопочтенным англичанином, я пытаюсь отказаться от предложенной мне водки, но мужчина по имени Лео оказывается настойчив, сообщая, что его сердце разобьется, если я не попробую. Старый как мир прием, но сейчас он действует. В конечном счете, здесь нет ничего страшного, от чего я всеми силами пытаюсь отгородиться.  На секунду перехватывает дыхание, но я держусь, пока горло обдаёт обжигающим жаром.
- Как так вышло, что вы сидите сейчас один здесь? Неужели нет никого, кто составит вам компанию? – спрашиваю я, намекая, конечно, на женщину и ни на кого больше. Удивительно, но даже от столь небольшой дозы крепкого алкоголя, я ощущаю какие на самом деле отсвечивают в разные стороны чужие чувства терпкой печали и сдержанной умеренности. Даже кипучая энергия Лиона здесь становится легче, прозрачнее.
- Ты здесь когда-то прятался? – обращаюсь я уже к моему спутнику с блуждающей улыбкой и забавным вопросом, который почему-то просится быть озвученным. В самом деле ведь, хорошее место для того, чтобы спрятаться от чего-то или кого-то.

Когда чувствуешь людей легко проникнуться к ним доверием совсем скоро. А под действием алкоголя это происходит еще быстрее и как-то незримо иначе. Как будто, закрыв глаза, начинаешь видеть чудесные мерцающие потоки вокруг каждого из окружающих тебя. Как будто незримая в обычное время аура вдруг напоминает о себе, раскрашивая людей пестрыми пятнышками акварели. Чем гуще синева, тем легче читается печаль во взгляде, чем ярче пылающая маковым цветом пелена, тем сильнее искажено лицо в ненависти. Счастье обычно похоже на безбрежный океан зеленой душистой травы, среди которой проступают луговые цветы: ясный голубой колокольчик, тонкий прутик лаванды, также как и усыпанный цветочками вереск. Легко втянуть, вдохнуть носом эту непередаваемую гамму, запомнив чужое как свое.
Вот и Лион почти всегда такой, но что стоило мне выявить причину, найти разгадку, которая здесь на поверхности, легко коснуться рукой. Печаль не грустна для него, не падает на плечи тяжелыми свинцовыми облаками. Смешливый, легкий на подъем, привыкший к “одна нога здесь, другая там”. Вместе с ним, только с ним меняюсь и я. Для планов здесь места нет, достаточно и пары минут на сборы и уютного вечера на диване с горячей кружкой не будет. Он не устает, как будто уже давно привык действовать на пределе своих возможностей, забывая про сон, про банальную возможность перевести дух. Это безумное стремление куда-то иногда пугало, а иногда восхищало, не оставляя равнодушной. Что делала я, так это пыталась запрыгнуть на этот поезд, меняя установленный годами режим, как будто, так и было нужно.
Перенасытившись эмоциями, рано или поздно, наступала усталость от которой хотелось лечь, закрывшись, забаррикадировавшись, давая себе возможность отдохнуть, изучая мерцающую точку за окном – то далекий фонарь дальше по улице подсвечивал кому-то его путь. Или приоткрыв окно, слушать как шелестит дождь, меняя целый мир одним своим присутствием.
Ответа на свой вопрос от пожилого мужчины я так и не получила, хотя ответ словами мне оказался и не нужен. Скорбь то самое чувство, которое делает тебя заложником собственной судьбы, не способным своим решением кого-то спасти, потому что для спасения оказывается слишком поздно. Да и не хватит сил. Скорбь как тот же пепел – оседает бархатной пыльцой на пальцах и растирая ее, кажется, что перетираешь саму невесомость и время, а еще воспоминания о том, что было когда-то и что больше никогда не вернется.
Я не знаю насколько это тайна и тайна ли вообще, но предпочитаю сохранить ее так, словно я единственная, кто знает об этом.
Считаю ли я? – кивнув неуверенно я не бралась сразу объяснять.
- Да. Это место способно напомнить о чем-то, о чем можно и забыть, - улыбнувшись, я хотела потянуться к руке Лиона, но остановилась, испытывая то самое смущение – свое, персональное, когда, не хочется демонстрировать ни перед кем своей близости, оставляя все на потом, тогда, когда вокруг никого не будет. – Всем нужно куда-то прятаться, - изрекла сокровенно я. – Я прячусь в своей квартире, - напоминая очевидный факт, я промолчала, заглядывая в глаза и прикидывая что-то у себя в голове, пока с новым приливом радости не изрекла: - Нет, ты бы не здесь спрятался. У тебя есть другое место, - это уже больше алкоголь говорит за меня, в то время как я сама этому и не препятствую. – Где?

Нельзя задавать такие вопросы в лоб. Просто нельзя. Почему? Потому что такой напор не простителен мне, воспринимающей всех и чувствующих всех. Это как взлом сейфов сделать своим любимым хобби. Сидеть, навострив уши и подбирать комбинации до победного конца. Так и с эмпатией получается. Ждешь, подбираешь слова, пока человек откроется тебе, расскажет что-то такое, что стоит оставить для себя в том потаенном уголке сознания, в который выход закрыт всем и вся. Лион не тот человек. Он скорее предельно открыт, не прячется, не скрывает, будто бы нет ничего, что ему стоит скрывать. Мы знакомы достаточно, чтобы это понять. Не то место и не то время, чтобы пытаться взламывать замки, напоминая ему, что есть кое-что в нем, что он скрывает каждый раз, стоит ему только получить повод пропасть на неопределенное количество времени.
Я не хочу знать. Или хочу? Это любопытно или недостаточно? Это любопытно, - я знаю, что это любопытно. Бесцеремонный эмпат, которому достаточно бокала алкоголя, чтобы мысли пришли в хаотичное движение, перемешиваясь с желаниями.
Щеки вдруг заливает румянцем из-за внезапного проявления нежности с его стороны. Чужое внимание на нас не кажется таким пристальным, как могло бы быть. Отличающийся добротой мужчина, за столик которого мы сели, кажется, предпочитает не обращать на это внимание или же думает, что нет ничего такого в объятиях и поцелуях. Но это лично, это, на самом деле, очень лично, напоминая каждый раз ползущими вниз по спине мурашками о том, что бывает, когда остаешься наедине друг с другом.
- Место, где нет надобности обдумывать каждое свое слово, где есть возможность просто побыть наедине с собой, не скрывая ничего, потому что вокруг нет никого, кто может узнать большую тайну. Место, где можно полюбоваться на свой скафандр, - я ощущаю себя маленьким ребенком, чьи мысли и выводы кажутся откровенно наивными и даже смешными. Но с этим, обычно, ничего не поделаешь, потому как все в человеке как раз и сводится к чему-то простому и незамысловатому. К детским мечтам, в конце концов, и детским обидам.
Вокруг уже совсем тихо, даже перешептываний становится меньше. Красок тоже – схлынув, они отправляются по своим номерам, понимая, что время уже позднее. Только ночь, только понемногу слепящий глаза фонарь, привлекающий внимание и пелена мерцающих созвездий.
- Место откуда начинается другая цепочка путей и целей. Может быть, квартира в Рио? – делаю новую попытку я, сужая поиски, переплетая наши пальцы и утягивая его ладонь под стол. Я знаю, что Лион подразумевает, говоря, что он уже спрятался. Быть везде и нигде одновременно – не лучшая ли это маскировка? Это то, что я знаю, но что никак не могу представить, перенося на себя. Как будто, каждый раз провожая его, удерживая себя от прощальных слов, хочется представлять себе место, в которое он уходит, растворяясь в воздухе. Место, которое я могу узнать хотя бы по его словам.
- Расскажи, - почти умоляюще шепчу я, подразумевая, что хочу послушать одну из его историй, которые он приберег для себя.

Я готова стать передатчиком, транслирующим тихо на всю округу тягучую чарующую мелодию – успокаивающую и пробирающую до самых костей. Это несложно сделать, потому как все вокруг толкает меня на это, но больше всех, конечно же, Лион. Достаточно просто смотреть друг на друга, когда он щурится с хитрецой, рассказывая о том, о чем может рассказать. Про то, что нет в мире такого места, которое он прячет от меня также как и ото всех остальных, которое предназначено исключительно для него в те моменты, когда самое время остановиться и отдохнуть, настроившись совершенно на другую волну.  Сложно ли мне поверить? Легко, еще как легко, когда я настолько расслаблена, что не хочу сопротивляться, впитывая и пропуская через себя.  Лишние мысли не теснятся в голове, проблемы, казавшиеся еще недавно такими всеобъемлющими и неподъемными, больше не представляются важными.  Мир, еще пару часов назад, переставший казаться прежним, требующий того, чтобы о нем позаботились, его спасли больше не нуждается ни в чьей помощи. Кто мы такие, чтобы пытаться что-то изменить? Ответ настолько прост и очевиден, что обижаться незачем – никто. Не нужно ничего менять, не нужно ничему противиться, нужно всего лишь расслабиться, позволив теплому течению нести вперед.
Открыв глаза легко не поверить происходящему. Вроде бы должен быть Вашингтон и увитые асфальтом дороги, но вместо того зеленые поля, шумливое море внизу и теплый ветерок, приносящий ночную прохладу. Звуки гитары все больше разносятся где-то там, на горизонте реальности. В такое время уютно смотреть на звезды, рассказывая друг другу давно забытые желания и мечты – детские не детские, кто это будет сейчас уточнять. Может быть Лион всю жизнь мечтал стать летчиком, а я и не знаю.
Хочется потянуться к нему, обнять крепко, целуясь пока не закружится голова. Мерными отголосками эмпатия напоминала, что мы не одни, чутко воспринимая чужое присутствие в непосредственной близости.  Но так легко забыть, забыть об этом, распахнув объятия на встречу, ловя горячее дыхание уже не на коже щеки, а у самих губ. Обязательно ли говорить? Нет, вовсе не обязательно, вовсе не обязательно нашептывать на ухо то, что и без того можно услышать не прислушиваясь особо. Мне не различить, но я и не пытаюсь, не собираюсь даже предпринять попытку чтобы понять, что здесь от меня, а что от него.
- Услышу, но услышишь ли ты? – поддразнивая самую малость, улыбаюсь, вдруг надеясь, что застала Лиона врасплох, хоть и не зная, для чего мне это сейчас нужно. Знала раньше и, наверное, узнаю позже, но только не сейчас. Сейчас ноги с необычайной легкостью подкидывают меня вверх, заставляя вскочить с места. Я красноречиво и от всей души благодарю Лео и радуюсь нашему знакомству, желая ему не скучных вечеров и добрых лет здравия. Порой я бываю очень словоохотливой. – О, ну тогда он поместится даже в моей квартире. Хочу, - посмеиваясь заключаю я, утягивая Лиона за руку в сторону травяного поля откуда мы пришли до этого. – В Рио, но чуть позже. Подожди.
И только оказавшись средь волнующегося под ветром поля, я остановилась, смотря на Лиона.
- Слышишь. Как будто духи что-то пытаются рассказать, - тут, вдали от музыки, света и людей, когда вокруг только вздымающаяся трава действительно создавалось такое впечатление. – Я хочу кое-что тебе сказать. Я бы спросила у тебя, что тебя порой гложет, от чего ты задумываешься порой слишком сильно, но… я знаю. Не бойся, просто доверься мне, - обнимая за плечи, я льну к нему, наконец, всем телом, целуя глубоко, неспешно так, как хотела до этого.

Поняли ли мы друг друга? Понимаем ли? Кажется, эмпатия сродни молниеносным перемещениям, как бабочка перелетает с одного цветка на другой, взметаясь вверх при каждом новом дуновении ветерка. Легко ли понять, а насколько легко принять? Насколько легко довериться другому человеку, свято веря, что кто поймет так это он. Эмпатия как приговор, эмпатия как диагноз. Я слышу, как бьется его сердце, стоит только прижаться головой к груди, могу чувствовать окутывающее его тепло, но… понимаю ли на самом деле, что происходит у него в голове? Что за мысли беспокойно разнятся, стоит нам разойтись, что за сны ему снятся, когда он вздрагивает посреди ночи словно от чьего-то удара. Да и разве сон это? Скорее уж воспоминание.
Одна часть меня говорит, что я должна что-то сделать. Повлиять на него, уговорить, заставить, поставить перед выбором только бы вычеркнуть ту самую жизнь, оставляющую на его теле ушибы и шрамы. Другая же часть требует принять всего и полностью, такого какой есть и всю его жизнь какой бы она ни была, занимая покорно место, уготованное мне в ней. Чужие чувства – непреложный закон. Разве я вправе?
Но, все же, поняли ли мы друг друга? Понимаем ли, что движет нами, что скрывается за каждым словом и спрятано в уголках глаз? Чего не требую, так это понимать себя. Нет, не нужно, не стоит труда. Куда важнее мне понять. Понять, что кроется в его сознании и чем он руководствуется. Поняла ли я его? Понимаю ли? Или боюсь признаться, что есть то, что все еще остается мне недоступно как бы я ни старалась.
Лион не боится. Я знаю, теперь правда знаю. Только не могу сказать теперь, почему мне порой так осознанно кажется, что он может. Боится и выжидает, когда я выкрикну “попался”.
- Попался, вот и весь рассказ, - шепчу я сама себе, выгибая шею и не ведая, что творят пальцы, стоит им забравшись под одежду, начать поглаживать живот, отыскивая уже знакомые тонкие рубцы. Дыхание становится тягучим, а от позвоночника разлетаются искры, останавливаясь где-то под его ладонью на спине.
- Духи не настаивают. Говорят, что ты волен выбирать соглашаться с ними или нет. Я тоже настаивать не буду, - признаюсь с улыбкой, пока голос становится вкрадчивым: – А знаешь, что они говорят сейчас? Говорят, что здесь тепло, а трава еще никогда не была такой мягкой. Ну и то, что нас никто здесь не увидит.
Способность накрывает меня медленно, мягко, даже устало, хотя я знаю, что она всего лишь затаилась, готовясь сжать его в тиски, прокручивая одно и то же по кругу, не сбавляя ритма.

Ветер холодит обнаженные плечи. Трава мягкая и прохладная. Пахнет воспоминаниями, теплом, разгоревшимся внутри костром. До чего легко почувствовать себя плавно раскачивающейся на волнах медузой, запущенным в небо воздушным змеем. Туда-сюда, как по инерции, следуя движениям ветра, все продолжающим отзываться тихим шуршанием травы, влажными нашептываниями. Весь мир и каждая его составляющая отходит на самый дальний план, размывается и теряется из виду. Границы истончаются, теряются вовсе и это так похоже на прыжок в никуда – тот самый первый, когда заброшенный приют пугает своими вытянутыми тенями, но куда сильнее захватывает дух от мгновенного перемещения, на миг выбивающее из легких воздух. Вспомнить стыдно с какой четкостью тогда получилось вдруг почувствовать друг друга, открывая новый мир. Первый раз мне было не страшно, первый раз можно было не сдерживаться, закрываясь на все замки только лишь не позволить способности добраться до кого-то другого, оставляя свой след не ласковых поцелуев, куда правдивее острых костей, цепляющих за живое и выворачивающих наизнанку.
Задыхаясь в исступлении, едва не закатывая глаза и не заламывая руки, с готовностью вывернуться самой. Речь не идет о потере контроля, вовсе нет, скорее о том, что я не предпринимаю даже попытки сдержаться, сдавливая горло и напоминая, что это может быть… неприятно? Но нет, все хорошо, все так как нужно и сквозь прикрытые глаза легко различить вспыхнувшее и искрящееся удовольствие в Лионе, связывающее нас тугим узлом. Темно, а звезды не такие светлые, но видеть и не обязательно, когда куда правильнее чувствовать всего от и до.
Узнаю эту боль – его боль. Теперь это все часть меня. Теперь он весь принадлежит мне.
- Все будет хорошо, обещаю, - шепот срывается на вздох, потом на стон, когда вжимаюсь в него сильнее, понимая, что легче легкого сейчас вызвать боль, бередя не до конца зажившие раны.  Но уже не остановиться, не отсрочить, просто нестись сломя голову туда, вперед к заветному и долгожданному взрыву, от которого перехватит дыхание, от которого подогнуться колени и которое захочется во чтобы то ни стало задержать, напоминая, как легко эмпатии превратить десятку секунд нахлынувшего блаженства в несколько минут неистового упоения, увеличивая продолжительность в несколько раз. Тогда хочется уже не стонать – кричать во весь голос, пытаясь ухватить ртом воздух, слиться воедино и больше не отпускать.
Только так можно прожить и только так можно согреться.
Еще секунда, две, три, еще пара размашистых движений на встречу, пока наконец не этот самый заветный миг, тут же подхваченный силой. Выгибаясь и запрокидывая голову, я чувствую лишь как тело становится легким, тем сильнее хочется сдавить Лиона ногами, цепляясь руками как за единственный шанс к спасению. И это длится, длится, перетекает, сковывает, освобождает, из раза в раз, снова и снова. Лишь за секунду до того, как наша близость станет почти болезненной, а тело будет готово биться в конвульсиях, удовольствие спадает, отступает, позволяя, наконец, выдохнуть и расслабиться.

Воспринимать окружающий мир после такого всегда сложно. Минутное помутнение рассудка, абсолютная дезориентация в пространстве. Бурные эмоции уходят и из-за этого кажется, что после них остается какая-то слишком оглушающая пустота. Обычная защитная реакция на излишний эмоциональный всплеск, такой от которого в обычное время способна случиться истерика, такой, который при нужной смене полутона можно довести до обморочного состояния. Вместе с пустотой приходят такие мысли. Порой даже обещания – довольно глупые, если подумать – дать самый настоящий обет воздержания. Разумно и безопасно. Только, конечно, не сработает хотя бы потому что мир кажется прекрасным лишь в тот самый десяток секунд пребывания у самой грани. Уж чего-чего, а опасения и страха у Лиона не найти. Это успокаивает и меня, заставляя расслабиться в крепких объятиях Все хорошо, - повторяю я про себя, вслушиваясь в его приходящее в норму сердце больше не сбоящее как безумное.
Все еще пахнет ночной прохладой, но двигаться нет никакого желания, тем более пытаться подняться на ноги. Ловя отголоски удовольствия, я судорожно выдыхаю, схватывая струящееся по нервным окончаниям напряжение от перемещения в более подходящее место. Тут нет ни грамма той теплой свежести, ароматного и убаюкивающего ветра. Скорее душно, темно и слишком шумно, что напоминало насколько негармонично бывает жить в окружении большого скопления людей. Я могу пролежать так по меньшей мере час, не взирая на тихий голос Лиона, едва не выдернувший из забвения.
Неповоротливо перекатившись на свободный участок кровати, я стаскиваю с себя те остатки одежды, которые было совсем не обязательно снимать в поле.
- Иди. Я пока осмотрюсь, - тут бы изобразить шутливую угрозу, но голос оказывается самый обычный размеренный и спокойный. Нехотя поднявшись с кровати, бреду до зашторенного окна, осторожно сдвигая плотные шторы в сторону, чтобы хоть что-то увидеть. За окном темно и много пестреющих окон. Никакой статуи Иисуса Христа на горизонте не разглядишь, хотя, возможно, я просто не знаю в какую сторону смотреть. Глаза, привыкшие к темноте, разглядывают и темноту этой комнаты, не находя в ней никаких особенных деталей. Разве только пепельница с горой окурков. “Ты много куришь”, - это такое житейское беспокойство, которое я каждый раз проглатываю, напоминая, что есть вещи, которые уже не изменишь только прослывешь занудой. Забота она такая – для всех звучит по-разному и называться тоже может иначе. На первый взгляд – вот и все, что здесь есть. Мимолетное предположение, которое, наверняка, окажется правдой – здесь больше ничего нет. Ничего того, что можно было назвать домом. Это не было грустно – скорее… озадачивало? Тоже нет. Вернувшись в кровать, я посмотрела на не успевшего еще уйти парня.
- Тебе было больно, - не нужно было говорить, как мне удалось это узнать. Ответ был и без того очевиден. Вытянув руку, я коснулась пальцами щеки Лиона. Уж о чем, а об этом я не могла молчать.

Игра в кошки-мышки утомительная вещь, особенно с тем, кто предпочитает отвечать честно и искренне, не потому что, хорошо умеет врать, а потому, что хорошо умеет умалчивать и забывать. Возможно, выстраивать приоритеты. Что было больше – удовольствия или боли? Удовольствия. Зачем тогда помнить боль, разве она вообще была? Еще один мираж, такой прозрачный, неуверенный, подрагивающий как поднимающийся от асфальта воздух в жаркий летний день.
И вовсе я не думаю, что сейчас подходящее место и время, чтобы заводить разговоры о том, что ему ведь действительно было больно – мимолетно и что это боль была не просто болью, а вызвана была вполне конкретными обстоятельствами, которые остались где-то на прошлой странице или в углу экрана – там, до куда никак не дотянется рука и то, что не увидишь, находясь на том месте, на котором находишься сейчас.
Лион безмятежен и его расслабленность читается в каждом неспешном движении, с которым он вытягивает из кармана пачку сигарет, привычно вытаскивая одну и закуривая в своей манере, подпаляя кончик сигареты тонким пламенем зажигалки. Говорить о веренице, череде его болезненных ощущений, примеряя на себя роль умудренного опытом психоаналитика сейчас тоже будет лишним. Хотя бы потому что я никакой не специалист в этой области, у меня нет дипломов и я не перечислю на память всех великих творцов, утверждающих, что большая часть проблем от подавления собственного либидо. Или что-то типа того. Если бы мы жили в мире, где каждый из людей, наделенных способностями должен был выбирать себе профессию в соответствии с этими особенностями, то тогда и только тогда, мне бы пришлось ступить на этот нелегкий путь. Сейчас – нет, никогда. Ни за что. Смысл ведь не в сожалении и ощущении чужих чувств, а в возможности их отринуть, заставив сделать это и своего пациента. Нет, я такого точно проделать не смогу.
Поэтому все что мы делаем это молчим, пока запах табака врезается мне в легкие, делая ночную сицилийскую свежесть давним воспоминанием. Теперь рука тянется к его боку, там где когда-то один раздраженный японец зашивал рану, не удосуживаясь даже применить обезболивающее. Я Пальцы пробегают по затянувшемуся порезу, от которого крови было столько, что пришлось избавиться и от собственной блузки, встречающей меня в квартире после появления там и от его рубашки. С тех пор Лион больше ни разу не являлся ко мне на порог в таком состоянии, предпочитая обходиться помощью, видимо, других людей или справляться как-то самому. В этом был смысл – не попадаться, чтобы потом не бередить в чутком эмпате не такие уж приятные ощущения. Наверное, в этом был смысл. Хотя порой очень раздражающий смысл, потому как у меня не было очевидных оснований пытаться завести не самый приятный в мире разговор. А так вроде бы… проехали?
- Что хорошего видел в Рио? – поэтому и вопрос выходит самый простой и неизобретательный. – Что бы посоветовал посмотреть туристу, оказавшемуся здесь впервые? Ответ “ничего, так как все самое интересное находится здесь, не покидая кровати” не принимается, - с видом прорицательницы, я нахмурила брови, показывая, что такой ответ уж точно не пройдет сейчас.

Сколько все-таки миров – маленьких, тихих, наполненных травянистым морем и свежими просторами, где, кажется, самые чинные обитатели вот так сидят на веранде и наигрывают мелодию и миров больших, таких как Рио. Рио где людей заботят совсем другие вещи. В Рио без конца и края лето. И людей тут гораздо больше, но людей каких-то других – не таких как в Токио, где собранность и серьезность превыше всего. Достаточно сопоставить прочитанное когда-то самой с проникновенным рассказом Лиона о здешних буднях и вот уже кажется, что не такие уж мои познания в этой области скупые.
Находиться рядом уютно, тепло и от этого сонно. Вроде бы удивительно – только оказались здесь, отчего тогда так тянет в сон? Все так, только по меркам времени оставшегося где-то позади или впереди, уже не припомнить, сейчас должно быть уж очень поздно. Или рано, зависит от того, как на это будешь смотреть. Прижимаясь в тесном объятии к плечу парня, предпочитаю оставаться самой собой, да и эмпатия, вдоволь утолив голод, не спешит никак проявить себя. Лион говорит, думает и подразумевает, что наши способности — это то, кем мы являемся на самом деле когда не скрываем себя от остальных. Он прав, конечно, только вот… возможно, я еще не дошла до этого умозаключения сама. Потому как уж слишком хорошо и спокойно просто лежать вместе и не чувствовать никого кроме себя. Переворачиваюсь я с неохотой и с самую малость напускной неповоротливостью, приоткрывая закрытые глаза и жмурясь с улыбкой от его поцелуев.
- Возможно. Когда-нибудь, уж точно не сейчас.
Не было нужды притворяться, так как я до этого с головой выдала себя и свое желание узнать места, в которых он бывает, места в которых задерживается и места, где его кто-то ждет. Тут – ни то и ни другое. Но это место все равно кажется мне интересным, как одно из тех пристанищ, где, пусть и недолго, останавливается пребывающий в вечном движении телепорт, для которого движение куда-то есть тот самый найденный смысл жизни, который многие хотят разгадать.
- Ты отшельник, - снова прикрыв глаза размеренно выдаю я, несомненно, развеивая миф о моем всезнании. Но, в конце концов, я всего лишь эмпат – не какой-то там чтец мыслей. – Кто бы мог подумать. Я то все ждала, когда увижу хоть что-то, что выдаст тебя и девчонку, которую ты прячешь где-то. Вот хоть здесь, - слова льются сами собой, пока на губах играет улыбка. Все это несерьезно, все это шутка, которая призвана смягчить то, с какой силой я рвалась сюда. Ведь и правда, зачем еще женщине пытаться вломиться в личное пространство мужчины, как не из желания узнать есть ли у него кто, был ли у него кто и если да, то остались ли хоть какие-то следы этого пребывания. Запах духов на одежде, длинный волос на подушке вместе с приятным, но уже ненавистным ароматом. Все это шутка уже потому, что внешние проявления не то, что буду искать я. След в душе, затаившийся на дне глаз. И, что уж там, для того, чтобы это узнать не стоит даже напрягаться.